Кнут Фалдбаккен - E-18. Летние каникулы

— Я всегда держал сторону отца, — говорил он, затягиваясь и пуская струю дыма в сияющее пространство, которое сказочным шатром раскинулось над ними. — Я был на стороне отца, когда он ушел: я понимал, что он не может переносить мамашу дольше, весь этот ее базар. Ясное дело, я был на его стороне: ведь кто угодно стал бы прикладываться к бутылке, когда дома постоянно скандалы. Своим друзьям я сказал, что отец ушел в плавание, на самом же деле его определили в одно лечебное заведение, на ферму для исправления алкоголиков, в одной деревне, далеко отсюда. Там он и повесился в сарае. Вот так. Я и тогда был на его стороне, ведь он нашел выход как полностью выбраться из всего этого дерьма. Я фактически восхищался им за то, что он смог решиться на такое. Даже завидовал. На такой мужественный поступок я не способен. Я тоже пробыл здесь не так долго… Я знал, черт возьми…

Наконец она смогла двигаться, подползла к нему и прислонилась к нему головой, испытывая к нему бесконечную теплоту и сочувствие в связи с той грустной историей, которую она только что услышала. Ее тело переполняло желание быть с ним, быть близкой ему всеми возможными способами одновременно. Они катались по полу, оказываясь попеременно один на другом. Она заливалась смехом, пытаясь схватить самую важную часть его тела, то, к чему она так давно стремилась, одновременно ощущая его острые ногти, когда он хватал ее за разные места, пока, наконец, не схватил ее запястье и крепко-крепко сжал. Сжал сильно. Слишком сильно. Она с трудом пыталась заглянуть ему в глаза на этой ужасной физиономии, которая оказалась вдруг вплотную с ее лицом, и напрягла слух, пытаясь различить слова, которые он оглушительно хрипел ей прямо в лицо:

— Ну, что, ты уже на небесах? Быстро пошло?

Она только хмыкнула. Что на это можно было ответить? Она пробормотала: «Come to me my melancholy baby», — пытаясь прижаться к нему, но он с силой отстранил ее, приблизил к ней лицо и посмотрел прямо в глаза:

— Ну, что, хорошо тебе? Тебе нравится здесь? Ты не против, если мы с тобой проделаем тут один номер прямо на дорогом ковре Директора? Ты не против, если мы с тобой прямо на ковре?

Он отпихнул ее от себя. Она даже не почувствовала падения. До нее дошло, что он почему-то сердится, но не могла понять, почему. Она увидела, как яростным пинком он поддал стул. Падающий стул увлек за собой торшер. Теперь он лежал на полу, а его широкий белый абажур катался из стороны в сторону. Что выделывает. Вот дает. Все стало вдруг таким забавным. Особенно то, как он бегал по комнате и с размаху крушил все вокруг, в том числе и подвернувшуюся ему под руку пальму в кадке, повсюду летали, шелестя страницами, книги и газеты, которые он смахивал с полок…

Она встала на четвереньки, ее тоже заразила его комическая ярость. Ей тоже хочется в этом участвовать! Ближе всего к ней был сервант. Три блестящих стакана, вставленных один в другой, упали на пол, как только она рванула дверцу. Стаканы так и сверкали чистотой. У нее в доме стеклянные предметы никогда не были такими сверкающими, как бы она их ни мыла, интересно, почему? Она схватила один стакан и швырнула его об массивный камин. Звон разбитого стекла возбудил ее. Она швырнула второй стакан, и тут ей попалась на глаза фотография в рамке на каминной полке: эту еще интересней бросить! Эти чертовы сверкающие стаканы с матовым рисунком! Эти чертовы безделушки на каминной полке. А у нее ведь нет ни камина, ни каминной полки, а почему, собственно говоря, у нее нет ни камина, ни каминной полки? Она швырнула третий стакан. Потом запустила руки в бар, заполненный разными бутылками, как обычными, так и фирменными пузатыми с коньяком. Виски и коньяк. Каждая бутылка крон по двести. Она жадно сорвала несколько пробок, попыталась отхлебнуть из одной бутылки, но тут же закашлялась и выплюнула содержимое: какой отвратительный вкус. Сладкая жизнь встала поперек горла и готова была задушить ее. Спиртное разлилось по ковру темными пахучими лужицами. Запах был тошнотворный.

Ее внимание привлекла маленькая настольная лампа, стоявшая на столике у дивана. Очень изящная лампа с фарфоровым основанием в виде скульптурной группы: женщина сидела, положив голову на колени молодому человеку, а тот играл на гитаре. Вот она, настоящая сладкая жизнь!

И тут ее охватила ярость от сознания, что эта лампа принадлежит не ей. А ведь эти фигурки изображали ее жизнь, вернее, давнюю ее мечту. Она смела лампу со стола, так что та покатилась по ковру. Абажур упал, она бросилась, чтобы подхватить его, но споткнулась и упала носом прямо в груду книг, газет, журналов, альбомов, которые он смахнул с книжных полок и разбросал по комнате. Мгновенно были забыты всякие там лампы и абажуры — ведь здесь перед ней была сама жизнь, распахнутая и раскрытая в шикарных цветных фотографиях приглушенных тонов, помещенных в толстых альбомах. Она просто обалдела ото всей этой красоты. Перед глазами плыл туман, но в то же время все зрительные ощущения обострились. Она пожирала глазами все эти удивительные детали: загорелая полуобнаженная женщина сидела на краю бассейна и тянула через соломинку какой-то напиток. Солнечный свет как бы сконцентрировался у нее в бокале. На пупке как бриллианты сверкали капли воды, гибкая загорелая спина не была обезображена светлыми полосками — очертаниями бретелек бюстгальтера — и даже слипшиеся мокрые волосы лежали так, что невольно подчеркивали изысканную форму ее головы. Алиса застонала от ощущения счастья и возбуждения и попыталась еще глубже зарыться в стопку книг и журналов.

И тут она почувствовала, что он лежит на ней, тесно прижимаясь, грубо, почти угрожающе, и, хотя в этот момент она была целиком погружена в сказочный мир этих картинок и совершенно не хотела покидать его, она все же поняла, что ему нужно от нее.

— Что ты там нашла?

— Уйди. Мне больно… — прохрипела она, не отрываясь от картинок.

Он с такой силой прижал ее тело к полу, заведя ее руки за спину, что она так и осталась лежать, уткнувшись носом в груду картинок, почти не в состоянии пошевелиться.

— Ну-ка, — выдохнул он, не обращая ни малейшего внимания на ее протест, вытянул руку и пошарил по полу:

— Ну-ка, что тут за картинки?

— Оставь!

— Заткнись!

Он был такой сильный и так ловко одной рукой отвел ее руки назад и держал их прижатыми к спине. Она не хотела. Именно сейчас она не хотела. Она была в мире красивых картинок. Сейчас это было невыносимо.

— Томас! Не трогай меня! Ой, прошу тебя, пожалуйста, отпусти, отпусти, отпусти меня! Отпусти!

Она пыталась барабанить каблуками по его спине, но бесполезно: он уже вошел в нее и так принялся за дело, что внутри она ощутила острую обжигающую боль. Она всхлипывала, стонала и боялась потерять сознание, зарывшись лицом в гору альбомов и уткнувшись носом прямо в фотографию шикарной женщины в боа из перьев, сидящей за роялем с бокалом шампанского в руке и смотрящую томным взглядом на итальянского концертмейстера.