Владимир Порудоминский - Частные уроки. Любвеобильный роман

Что-то там наверху колотилось и хлопало, как порванный парус.

Я поднапрягся и вполз наконец на каменистую площадку. А.В. сильным рывком помог мне встать на ноги. Ноги у меня заметно дрожали.

«Смотрите, какое пернатое! Хорош, а!»

Большой орел бился не в силах взлететь в нескольких шагах от нас.

По вершине скалистой высоты проходила когда-то линия обороны. Ржавая, изъеденная временем колючая проволока висела на каменных грядках, цеплялась за кусты, уползала в проросшую между камнями белесую северную траву.

Что-то недоглядел зорким своим глазом царь птиц, когда стремительно пикировал из поднебесья, — с лету схватил, сжал мощной когтистой лапой колючую проволоку, острый шип пробил лапу насквозь; стараясь освободиться, птица запутывалась еще больше. Борьба, похоже, продолжалась долго, не один день. Орел выглядел измученным. Даже когда он раскидывал крылья и начинал биться, в движениях чувствовалась не столько сила, сколько отчаяние. Мы приблизились. Он замер. Крылья его повисли, как плащ-палатка. Несколько коричневых с белой оторочкой перьев валялись на земле. Он смотрел на нас с обреченностью и гордой готовностью умереть. А.В. нагнулся к нему. «Смотрите, чтобы он крылом вас не ударил», — поостерег я его. «Не ударит. Он всё понимает. Ведь понимаешь, пернатое? Ах, хорош гусар!»

Желтая когтистая лапа птицы была похожа на сухую ветку.

«Ничего не поделаешь, нужна ампутация», — А.В. достал из карамана большой перочинный нож. Орел взглянул на него, опустил голову и надвинул на глаза белые занавесочки.

Крови совсем не было.

«Ну вот, и доброе дело сделали...»

После операции орел некоторое время оставался неподвижен. Потом, качнувшись и расправляя крылья, осторожно запрыгал на одной лапе. Приноровляясь в поисках равновесия, он словно подкатывал под себя земной шар. На краю площадки, над обрывом, орел помедлил недолго, потом взмахнул крыльями, решительно оттолкнулся единственной лапой от земли и поплыл над ржавой тундрой, неспешно набирая высоту. Мы молча смотрели ему вслед.

«А командировка была такая, — не оборачиваясь ко мне заговорил А.В. — Загнали меня в комиссию по проверке санитарного состояния лагерей. На полуострове тысячи заключенных работают — тысячи. На таком-то пятачке. Теперь из головы не выходит: сколько же их всего?.. Я мальчишкой был, когда умер отец. Любил его ужасно. А потом приходили с матерью на Ваганьково, она говорила: „Слава Богу, что сам умер. А то бы забрали“. Он был обречен. Что называется, по анкетным данным. Так что надо порадоваться, что мы с вами пока здесь, а не по ту сторону колючей проволоки. Ну, а что в армии — зато на месте. Всё равно скоро война». Он достал из кармана помятую пачку «примы», оглядел меня, себя: «После урока альпинизма придется заняться обмундированием. Обратно пойдем иначе. Тут с другой стороны есть отлогий спуск...»

«...Видишь, Юрик, это серый волк. А это Иван-царевич...»

Юрик держал ее за руку и смеялся.

Жанна любила показывать ему книжки с картинками. Каждую картинку Юрик рассматривал подолгу, с интересом и радостью, и напряженно ждал — что дальше? — когда она собиралась перевернуть страницу. Иногда она нарочно медлила переворачивать и прежде чем перевернуть, чтобы попугать его, делала страшные глаза: «И вдру-у-уг!» Юрик хохотал от страха, утыкался ей в плечо. Она переворачивала наконец и говорила обыкновенным голосом: «И вдруг приходит лисичка-сестричка... Посмотри, Юрик, не бойся, это же лисичка-сестричка...»

Ко дню рождения Жанна купила Юрику книжку с картинками и цветные карандаши. Потом случайно увидела в магазине галстук, не поскупилась — и тоже купила. Галстук очень ей понравился — импортный, в красную и желтую клеточку, она подумала, что Юрику к лицу. Галстуков ему не надевали, но этот она сама повязала, без спроса, когда садились за стол. Юрик радовался галстуку, то и дело наклонял голову и смотрел на него. Он то ли понимал, то ли чувствовал, что праздник посвящен ему — хорошо смеялся, краснел. Его можно было бы счесть красивым, если бы не эти глубоко упрятанные глаза, не этот постоянный взгляд исподлобья.

День рождения справляли вчетвером — Ангелина Дмитриевна с Леонидом Юрьевичем и Жанна с Юриком. Пили фруктовую воду, замечательно вкусную, Жанна никогда такой не пила (Леонид Юрьевич вместо фруктовой воды пил «Боржоми»), наливали в хрустальные фужеры (Юрику в кружку): «Расти, Юрик, большой-пребольшой!» А Юрик и так огромный вымахал, Жанна ему по плечо, уже и Леонида Юрьевича перерос. Обычно Юрику помогала за столом няня или Ангелина Дмитриевна, на этот раз рядом с ним села Жанна. На ней было синее выходное платье, Ангелина Дмитриевна предложила ей надеть фартук, но Жанне не хотелось в фартуке за праздничным столом: «Ничего, мы и так справимся». Пирожные были специально заказаны крошечные, такие, чтобы класть в рот целиком, не откусывая; Юрик жадно брал одно за другим — в обычные дни его ограничивали в сладкой пище. Леонид Юрьевич пирожных не ел — сделал себе бутерброд с сыром, покрытым тонкими ломтиками огурца. Ангелина Дмитриевна предложила тост за Жанну: в трудную пору Жанна согласилась помочь им, теперь она — родной человек, член семьи. Жанна вспыхнула: «Ну, что вы, Ангелина Дмитриевна! Это я вам благодарна. Вы мне маму спасли». Леонид Юрьевич слегка протянул фужер в сторону Жанны: «Чем сможем». Вообще-то он помалкивал.

Ангелина Дмитриевна спросила, как Жанна собирается провести лето: они рады будут, если она поживет у них на даче — дача удобная, участок большой, сосна, воздух великолепный. Жанна засмеялась (сама услышала, что — невесело): летом она уже будет в настоящей тайге, далеко-далеко от Москвы, неделя поездом, — чего другого а сосны и воздуха там хватает. Ангелина Дмитриевна удивилась: «Но вы же не насовсем уезжаете?» Да как же не насовсем? Через две недели распределение. Кто же ее в Москве оставит? А если ехать, и далеко, то лучше в сторону дома. Она и в облпединститут письмо... — Жанна совсем сказала было: «отправила», но почему-то спохватилась — ... она и письмо в областной пединститут подготовила: может быть, найдется ей работа, ну, а у себя в городе, ее в педучилище точно возьмут. «Но вы сами разве не хотели бы, в Москве работать? Тут, наверно, можно бы что-нибудь интереснее найти, чем педучилище», — Ангелина Дмитриевна искренне недоумевала. Чтобы в Москве на работу взяли, нужна московская прописка, а чтобы прописаться, нужно иметь работу (какая она смешная, Ангелина Дмитриевна, таких простых вещей не знает!). «Но это же заколдованный круг?», — Ангелина Дмитриевна удивленно посмотрела на Леонида Юрьевича; тот улыбнулся, слегка пожал плечами, — ну, конечно, заколдованный, — повернулся к Жанне: «А учитесь вы хорошо?» Жанна училась хорошо: не отличница, но за все пять лет ни одной тройки. Леонид Юрьевич одобрительно кивнул: «Я выясню». То ли Жанне пообещал, то ли Ангелине Дмитриевне: что, собственно, намерен выяснить, Жанна не поняла, но почудилось, что поворачивает к лучшему, вот и Ангелина Дмитриевна ей улыбнулась: «Мы так привыкли к вам, милая Жанна, теперь и представить себе невозможно, чтобы с вами расстаться».