Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

Сразу же после того, как реб Шлойме-Мота засыпал, Крейндл просовывала голову между занавесок и обжигала Хайкла взглядом. Каждый вечер Хайкл сначала отворачивал голову и смотрел на керосиновую лампочку с подкрученным наполовину фитильком. В тенях на стене он видел черных ангелов-обвинителей, родившихся из его грешных мыслей и деяний, которые будут свидетельствовать против него. Он ругал себя за то, что сидит дома, а не идет в синагогу изучать Тору. Однако потом его взгляд снова натыкался на неуютную, лихорадочную искру в глазах Крейндл, которая одновременно и умоляла, и злилась. Он бросал взгляд на снежно-белую бороду заснувшего отца и проскальзывал в альков Крейндл, ворча:

— Оставь меня в покое! — но уже не мог перевести дыхания. Вокруг его шеи обвивались длинные обнаженные руки, крепкие кривоватые зубы впивались в его губы. Девушка, которая была выше его на голову и старше на два года, прижималась к нему всем телом — горячая и сухая, как пустынное растение, раскаленное солнцем и песком.

Разгоряченный ее поцелуями и тем, что она к нему прижималась, он тащил ее к широкой деревянной кровати, занимавшей половину алькова. Крейндл позволяла себя тащить. Она только шипела:

— Помни, у тебя голова болеть будет! — и Хайкл сразу же отпускал ее. Со вздувшимися от разбуженного желания жилками в висках, он был готов сию же минуту жениться на этой «принцессе из императорской семьи», как называли Крейндл в местечке. Какое ему было дело до того, из какой семьи она происходит?! Но ее простоватое, достойное примитивной местечковой енты [222] Ента — широко распространенное в прошлом женское еврейское имя. В разговорном еврейском языке служило как нарицательное для обозначения малокультурной женщины. замечание по поводу того, что если с ней что-то случится, то голова будет болеть у него, приводило его в себя. Он даже кривился от отвращения. Ему казалось, что на ее деревянной кровати в темном углу сидит на одеяле большая черная чердачная кошка, смотрит на него дикими глазами и зевает, высовывая красный язык. Хайкл хотел выйти в другую комнату и лечь спать, но Крейндл требовала, чтобы он забрался с нею в ее «сад».

Окошко алькова выходило на площадку, ограниченную невзрачными стенами скотных стойл, складов, амбаров, задней стеной бани и углом странноприимного дома. Баня принадлежала общине и была завалена подгнившими кусками дерева, железным ломом, и заросла бурьяном. Только одна сиротливая ива с искривленным стволом и свисающими вниз ветвями словно приблудилась туда с близлежащего берега реки. Крейндл поставила под деревом скамейку и просиживала там по полночи. Она могла пробираться на эту площадку через узкие проходы между домишками снаружи, однако ей больше нравилось вылезать через окно, так выглядело таинственнее. С тех пор как она начала играть в любовь с ешиботником, она требовала от него, чтобы он сидел с ней на скамейке. Хайкл пугал ее, что их могут там увидеть. Крейндл смеялась над ним: обитатели местечка не знают даже, что во дворике между складами растет ива и что она, Крейндл, поставила там скамейку. Ее длинное узкое тело проворно и гибко, как змея, проскальзывало через окошко. Широкоплечий, полноватый ешиботник тяжело карабкался за ней. Ему едва-едва удавалось пропихнуться в узкое окошко. Понемногу он перестал пугаться того, что их там увидят. Хайкл на улице уже чувствовал себя увереннее, чем в доме, где спал и мог каждую минуту проснуться отец.

Где-то у реки гуляла молодежь, громко смеялась и пела в цветущей ночи. Холодная синагога смотрела сквозь все стены и заборы в огороженный дворик, где сидела парочка. Полукруглые, треугольные и четырехугольные окна синагоги сияли загадочным голубым светом горних сфер. Громоздившиеся друг над другом крыши из обшарпанных гонт зеленовато светились, как отблеск воды, в которой полно водорослей. Чем дольше Хайкл смотрел на синагогу, тем более чужой становилась эта девушка, сидевшая рядом с ним. Когда он не целовался с ней горячо и лихорадочно, она была ему противна. Ну что она от него хочет? Ее гладко зачесанные волосы были жирными и пахли керосином. Это ж надо, чтобы в наше время девушка еще мыла волосы керосином! Над верхней губой у нее щетинились волоски. Грубая кожа шелушилась, и сама она была тощая и жесткая, как доска.

— Что ты от меня отодвигаешься? — шипела она, и он придвигался к ней от страха, как будто был ее пленником. Она принималась сердито ворчать, что сестра ее матери из Америки обманула ее. Вместо того чтобы прислать своего сына, чтобы он забрал ее в Америку, тетка посылает дурацкие письма и десять-пятнадцать долларов в месяц.

— Так чем же твоя тетка тебя обманула? Она же не обещала, что заберет тебя в Америку?

— Обманула, обманула! — топала ногами Крейндл о мягкую замусоренную землю своего сада. Если бы она, Крейндл, не рассчитывала на эту дурацкую тетку и на кузена, она бы уехала в Вильну или в Варшаву. Она бы там стала продавщицей в большом модном магазине, носила бы туфли на высоких каблуках, шляпку с пером и гуляла бы с городскими кавалерами. С парнями из вонючего местечка она даже разговаривать не хочет. А в Америке ей было бы еще лучше, чем в Вильне или в Варшаве. В Америке, говорят, не хватает женщин. Восемнадцатилетних девушек там ищут со свечами. Но тетка ее обманула, обманула!

Они оба возвращались через окошко назад, в дом, и парень смотрел на девичью кровать с таким страхом, как будто она была сделана из досок от виселицы… Он на цыпочках выходил из ее алькова и оглядывался, прислушиваясь. Отец спал, а хозяйка дома все еще бодрствовала, сидя на глиняной скамье у печи на кухне. Фрейда крутилась и ойкала, как будто у нее больше не было сил ждать радости от своей девицы. Из того, что хозяйка сидела у дверей на стреме, Хайкл понял, что она тоже ждет, чтобы он женился на ее дочери. Он совсем не на шутку испугался. Крейндл еще скажет, что он ее обманул, как она говорит это про свою тетку из Америки. А что скажет отец? Сын никак не мог решить, то ли отец знает о том, что происходит по ночам, но не хочет вмешиваться, то ли спит так крепко, что ни о чем не знает.

С каждым днем Хайкл все больше ненавидел Крейндл. Она что, с ума сошла? Ему шестнадцать лет, и он станет женихом? Единственный выход — переехать отсюда! Однако если он переедет, девица откажет от квартиры его отцу. Ведь тут отец платит только за еду. Но если им придется снимать квартиру в каком-то другом месте, то, во-первых, не у кого, у каждого хозяина есть свой постоянный дачник. А во-вторых, у отца нет таких денег. Так что же делать? Хайкл мучился, но не находил выхода. После долгого разговора с дачником со смолокурни на него напал стыд: как он мог смотреть Махазе-Аврому прямо в глаза и вести с ним спор о высоких материях, когда он делает по ночам такие неподобающие вещи?! Стыд за то, что он обманывал гения и праведника, превратился в страх: а может быть, Махазе-Авром обо всем знает? В этом еврее есть дух святости… От страха перед таким позором, что реб Аврому-Шае-коссовчанину, возможно, известно о его гнусном, грешном секрете, Хайкл был готов покинуть своего больного отца и сбежать хоть на край света.