Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

— Когда я лгу, я знаю, что это ложь, и получаю удовольствие от того, как гладко я это проворачиваю, — рассмеялась она. — Вот вы уже снова смертельно серьезны! Мусарнику нельзя веселиться?

— В нашей ешиве говорят, что тот, кто изучал мусар, больше не будет наслаждаться своей жизнью даже после того, как перестал изучать мусар, — нахмурился Цемах, словно заковываясь в броню, чтобы защититься от ее сладкого голоса. — Поэтому, может быть, мусарник, и правда, злее, чем светский человек. Отшельник не может быть таким добродушным и веселым, как человек, все еще предающийся всем радостям этого света.

После ухода Цемаха Слава подумала, что он зол, потому что любит ее и стыдится это показать. Он больше уже не так набожен, как прежде, и все-таки еще человек не светский, как он это называет. Такой человек не станет говорить о своих чувствах. Он не так легок и легкомыслен, как Френкель. За окном, на темной улице хлопьями падал снег, и Слава, печально прикорнув в своем углу, долго думала о своем друге, учителе еврейско-польской гимназии в Белостоке.

Бернард Френкель, уроженец Львова, был рыжеватым, крепко сложенным мужчиной тридцати восьми лет. С панной Ступель он разговаривал о книгах, об изобразительном искусстве и о том, как печально-прекрасна польская осень. Посреди философствований он часто впадал в подавленное настроение и только после долгого молчания с облегчением переводил дыхание, словно сам утешал себя в каком-то горе и никому не мог довериться. Противоречия его характера нравились Славе Ступель, и она сблизилась с ним. Однако ее обижало, что он не вводит ее в свой круг. Френкель отвечал ей, что злые языки обливают грязью самые чистые чувства. И увидев, что такое поэтическое объяснение ее не удовлетворяет, добавил со вздохом, что она еще не все знает о нем.

Однажды Слава без предупреждения приехала из Ломжи в Белосток и ждала Френкеля, который должен был вернуться из гимназии, у него в комнате. Она заметила на столе заклеенный конверт с почтовым штемпелем Львова и обратным адресом госпожи Хелены Френкель. Домовладелец отложил это письмо для своего квартиранта. Когда Френкель вернулся из гимназии, то вместо того, чтобы обрадоваться неожиданному визиту Славы, схватил со стола письмо и осмотрел его со всех сторон, проверяя, не открывала ли она его. Он сразу же покраснел и резким движением вскрыл конверт. Чем дольше он читал, тем больше начинали дрожать его пальцы. То ли потому, что Френкель понял, что таким поведением выдал свою тайну, то ли потому, что больше не хотел ее обманывать, он подал Славе листок бумаги, исписанный по-польски. Строки запрыгали у нее перед глазами, она едва дочитала первую страничку. Хелена Френкель писала своему мужу Бернарду, что больше не будет ждать, пока он разрешит ей приехать; она возьмет их ребенка и приедет в Белосток.

— Я тебе говорил, что ты еще не все знаешь обо мне, — вздохнул Френкель.

Слава еще не решила, хочет ли выйти замуж за Френкеля. Однако все время была уверена, что если захочет, то легко этого достигнет. Вдруг она узнала, что дело не только в ней и в нем, что есть еще и третья сторона. Еще больше ее обидела его постоянная поза человека, страдающего от отсутствия уюта, в то время как он просто боялся, как бы она не узнала, что он женат, и не бросила его, или как бы не приехала его жена и не разрушила их роман.

— Не расстраивайся, Бернард, все еще будет хорошо. Привози свою жену, а мы с тобой больше никогда не увидимся, — утешала она его с ехидной улыбкой.

Френкель подавленно ответил, что предчувствовал это. Потом он принялся жаловаться на то, что она так легко расстается с ним. Потом стал саркастичен и насмехался над ней, говорил, что она провинциалка, что ей надо, чтобы его страдания были романтичными, а не будничными страданиями несчастной семейной жизни. Увидав, что это не оказывает на нее воздействия, он стал кричать, как испуганный сумасшедший, что у него все равно не будет жизни с женой. Если она приедет в Белосток, он убежит в какое-нибудь другое место. Он ее не любит. Она носится, как в чаду, со своими фантазиями, словно весь мир — это зал с фортепьяно и гардинами, задернутыми посреди бела дня… И Френкель бросился к Славе, обнял ее и рассмеялся от радости: он почувствовал, что она его не покинет.

Ей понравилось, что она может вызвать у него так много разнообразных настроений одновременно, как высекают из камня разноцветные искры. Постоянный страх, что их могут встретить вместе, придавал их тайным свиданиям сладостную и трепетную поспешность, прожигал насквозь непреодолимой жаждой. Один раз Слава попросила, чтобы Френкель показал ей фотографию своей жены, но только без ребенка.

— Ты не хочешь видеть моего ребенка, потому что не любишь меня, — обиделся он, и она подивилась его бессердечию.

Разве он не понимает, что она не хочет смотреть на его ребенка, потому что чувствует себя виноватой перед его женой? На фотографии она увидела женщину с узким лицом, с большими напуганными глазами и маленькими губами. Голову и плечи женщина покрыла платком в цветочках, видимо, специально для позирования. Слава смотрела на фотографию и равнодушно улыбалась, не показывая, как ей больно. Она поняла, что ее возлюбленный не хочет быть вместе с матерью своего ребенка, потому что у той больше платьев, чем тела, она — горсть сухих костей в ночной рубашке. И все же он с ней не расстанется. В качестве законной жены ему нравится львовская дама с аристократической внешностью, а не литвачка [43] Литваки — белорусско-литовские евреи, традиционно обладавшие целым рядом культурных и языковых особенностей. из купеческой семьи. Литвачка нравится и удобна ему в качестве любовницы. С тех пор как она узнала, что он женат, она стала еще удобнее, ведь он больше не должен скрывать, что у него есть жена.

На летних каникулах Френкель поехал домой, во Львов, и засыпал Славу письмами о том, что последние две недели его свободного времени они обязаны провести вместе в Варшаве. Она поехала в Варшаву и по дороге думала, что, собственно, едет объяснить ему, что они должны прекратить свои отношения: о них уже шушукаются и в Ломже, и в Белостоке. Их поведение скандально даже в глазах людей, свободных от предрассудков. Ее братья — известные торговцы, а она наносит ущерб их доброму имени.

Френкель выходил из себя от злости и отчаяния. Он дрожал всем телом от напряжения после тайных наслаждений с нею, пока и она не заразилась его безумием. Ее соблазняло, что он не может обойтись без нее.

На протяжении двух недель их совместной жизни в Варшаве Слава увидела, какой он нечестный и невыдержанный человек. Она поняла, что учительских заработков Френкеля не хватит и для его семьи во Львове, и для них двоих. Она всучила ему деньги, чтобы он мог заплатить за гостиницу, за билеты в театр и за вино в винных подвальчиках. Сначала он обиделся, а потом взял у нее даже больше денег, чем она ему предлагала. Веселая и шаловливая по природе, Слава громко смеялась на улице, шумела за едой в ресторанах и дружески разговаривала с официантами. Ведь в этом большом чужом городе их никто не знал, так что ей нечего было остерегаться. Френкель краснел и беспокойно оглядывался, словно появляться с ней в общественных местах было для него наказанием и позором. То, что он нервничал, доставляло Славе удовольствие: ведь его не волнует, что про нее говорят люди и то, что она заставляет страдать своих родных; его волнует только, что подобает, а что нет в отношениях между посторонними людьми. Она также заметила, что с тех пор, как они вместе, у него все чаще случается плохое настроение, и догадалась о причине: он боится, как бы она не потребовала от него развестись с женой и жениться на ней. Боится семейной близости, которая может возникнуть, и уже ждет с нетерпением дня, когда должен будет вернуться на свой пост.