Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

Утром Цемах не помнил этого сна в подробностях. Однако чувствовал, что ночные образы все еще бродят в памяти, укутанные густым туманом. Как только он вышел с мешочком для талеса под мышкой на слепящую зимнюю улицу, вспомнил о холодной сияющей улыбке Славы, виденной во сне. Он посмотрел на заваленные снегом местечковые домишки с низкими крышами, спускавшимися до самых окон, словно мужицкие шапки, надвинутые на глаза, и вспомнил, что в прошлом году в это время он стал захаживать к Ступелям. Пришло ли бы Славе в голову приготовить ужин для квартиранта? Цемах поспешно переступил порог ешивы, зная, что он заходит слишком далеко в своих мыслях, что дочь резника тоже делает это не только ради того, чтобы совершить богоугодное дело.

Ученики уже ждали его. Сразу же, как он надел талес и филактерии, они начали молитву. Он слышал, как богобоязненно молятся ешиботники, и их голоса кололи его: какой он глава ешивы? Какой он директор ешивы? Он Асмодей, скрывающий свое лицо! Цемах раскачивался в молитве, похлопывал ладонями, громко и ясно произносил каждое слово молитвы «Шма» [132] «Слушай, Израиль» — иудейский Символ веры. . Встав для чтения молитвы «Шмоне эсре», он натянул талес на голову до самых глаз.

Однако, как только все погрузились в тихую молитву, в заднюю комнатку его мозга открылась дверь из лавки Двойреле Намет в Амдуре. Во сне люди говорят себе правду, которую боятся сказать наяву. Он совершил в отношении Двойреле Намет страшную несправедливость. Тем не менее он думает не об этой несправедливости, а о том, что она была бы для него подходящей женой. Душевную боль и раскаяние в том, что он ее опозорил, он чувствует только во сне. Что с ней стало? Он до сих пор даже не поинтересовался, вышла ли она замуж.

Роня опоздывала к завтраку, и Цемах ждал ее с нетерпением. Она вошла светлая, свежая. Кольцо волос, поддерживаемое гребешками, возвышалось над ее головой, как поднятый яркий хохолок на голове птицы. Она вела за ручки двух своих мальчиков и улыбалась девочкам своей сестры. На квартиранта взглянула игриво и весело и как будто удивилась беспокойному взгляду, который он украдкой бросил на нее, словно оба они хранили какую-то грешную тайну.

— А как вам вчера ночью понравился разогретый ужин? — пропела она своим звонким полудетским голоском и посмотрела на него с насмешкой из-за того, что она застыл, как истукан, с раскрытым ртом. Вокруг стола кипела обычная суматоха, устроенная детьми, и никто не обратил на слова Рони никакого внимания. Наконец Цемах пробормотал слова благодарности, но она уже сидела на своем месте по другую сторону стола и не могла расслышать, что он там бормочет.

Их взгляды снова встретились. Роня кормила своих мальчиков, и ее шаловливая улыбка с примесью материнской доброты словно умоляла его не обижаться, как ребенок. Она ведь должна была что-то сказать про ужин. Ведь ее сестра Хана-Лея могла заметить, что его ужин съеден, или кто-нибудь из домашних мог увидеть, что он сидит и ест ночью. Цемах ощутил внутри жар раскаленного котла, ощутил, как пламя, горящее под котлом, поднимается по его телу до самых висков. Он переставил под столом свои длинные ноги, как жеребец, роющий копытами землю. Посмотрел в зеркало, висевшее на стене напротив, и увидел еврея с бородой и пейсами. Только от ноздрей и до уголков рта тянулись резкие злые морщины, а в глазах его горел ад. Чтобы никто не заметил, что с ним происходит, он ел, опустив голову. Роня осталась сидеть напуганная, по-женски покорная, словно почувствовала его разыгравшуюся похоть и была уже готова сдаться.

Целый день Цемах шагал по ешиве и разговаривал сам с собой. С мужней женой? Им бы даже не пришлось слишком долго искать укрытия. Он приходит поздно ночью, а она ждет его в темном коридоре. У нее есть отдельная комната, и у него есть отдельная комната. Может быть, она не заходит в своих мыслях так далеко, может быть, она думает просто так поиграть с ним. Однако имеет она это в виду или нет, она готова на это! Ее поведение указывает на то, что она, как говорили мудрецы Талмуда, «открывает один тефах, а скрывает два [133] Тефах — древняя мера длины, равняющаяся ширине четырех пальцев. Согласно одной из систем, определяется в современных мерах длины как 9,6 см, согласно другой — как 8 см. Упомянутое выражение означает, что человек скрывает больше, чем показывает. ». Он ни в коем случае не должен возвращаться ночевать в этот дом. Однако оставаться на всю ночь в ешиве тоже не годится. Обыватели или ешиботники могут увидеть его и удивятся, отчего это он не идет на свою квартиру. Он поднимется на холм и проведет ночь в доме мусара.

В молельню мусарников надо было подниматься на второй этаж по винтовой лестнице. Ее узкая деревянная башня возвышалась напротив широкой четырехугольной, крытой жестью синагоги. Здание принадлежало общине, и летом в нем спали гости: знаменитый проповедник, посланник какой-то ешивы, разорившийся богатый обыватель, собиравший на приданое дочери, — все такие важные люди, которых не отошлешь ночевать в странноприимный дом вместе с нищими и бродягами. Директор ешивы выхлопотал у общины, чтобы чердачную комнату сделали молельней мусарников. Однако зимой там не топили, и сыны Торы не поднимались туда изучать мусар. Набитый соломой мешок забрали в странноприимный дом, и деревянная лежанка осталась непокрытой. У единственного окошка стоял стол с табуреткой. С потолка свисала керосиновая лампа. На скамье у входа стоял глиняный кувшин с миской для омовения. Цемах поднялся после вечерней молитвы, чтобы зажечь керосиновую лампу, и сказал самому себе: «Здесь твоя могила!» Он останется здесь на всю ночь, пусть даже совсем замерзнет. Он уселся на голую лежанку, сколоченную из крепких досок, и уткнулся лицом в ладони. Он ушел в большой мир, хлопнув дверью, весь Новогрудок бурлил! Вернулся к Торе он после скандала в семье. В своих мечтах он видел себя руководящим большой ешивой и ведущим глубокомысленные беседы об учении мусара. А едва-едва добился начальной ешивы, почти хедера. И он, директор ешивы, вынужден преодолевать влечение к мужней жене. Цемах удивился, услыхав шаги на лестнице. Он знал, что никто из его учеников не ходит ради уединенных размышлений в нетопленую молельню.

Хайкл-виленчанин не знал, как говорить с главой ешивы об испытании, выпавшем на его долю, и при этом не рассказать о дочери реб Гирши Гордона. Он день за днем откладывал этот разговор. Однако в четверг на него напал страх. На следующий день, в пятницу вечером, он должен снова идти на субботнюю трапезу. Он следил за тем, как глава ешивы шагает по синагоге туда-сюда, и завидовал ему: такой мусарник, как реб Цемах Атлас, вырывает из себя соблазн одним рывком. Глава ешивы расхаживал с таким пылом и с таким напряженным видом, что виленчанин не набрался наглости отвлечь его. Вдруг реб Цемах вышел из синагоги. Ученик последовал за ним и увидел, что тот поднимается в дом мусара. Хайкл обрадовался, на чердаке он сможет побеседовать с директором ешивы, и никто им не помешает. Какое-то время он еще стоял на синагогальном дворе и раздумывал, как начать разговор. Затем тоже поднялся наверх.