Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

— По закону, надо опереться на левый локоть и пить очень медленно.

— Ладно, значит, я пью не по закону, — ответил отец. Он взял пригоршню зеленых листьев, имевших вкус его горестей, и, обмакнув их в соленую воду, произнес благословение «Сотворяющий плод земли».

— А омовение рук?! — вскричал Мейлахка. — Надо сначала омыть руки и не произносить благословения на омовение рук.

— Тьфу на тебя! — отец выплюнул разжеванные зеленые листья. — Меня тошнит от твоей набожности. Пусть черти справляют с тобой пасхальную трапезу.

— Делай, что он тебе говорит! — заорали женщины на хозяина.

Жестянщик был привычен к тому, что жена и дочери, эти санхеривы, покрикивали на него и воевали с ним. Теперь он видел, что и мнение одиннадцатилетнего ешиботника имеет в доме больше веса, чем его мнение. Это его возмутило, и он начал ругать всех просиживающих штаны в ешиве, все эти ссутуленные спины. Мать и сестры тоже раскричались на Мейлахку, что он портит им тяжелым трудом заработанный праздник. Он не ответил ни слова, но в его молчании и напрягшихся плечах было так много упрямства, что было видно как на ладони, что он готов испортить всем Пейсах, но не уступить. Вся семья сразу же сдалась и сделала все, как он требовал.

Утром первого же из пасхальных будней Зельда и ее девицы открыли свою лавку. Сразу же набежало множество покупателей, толпившихся вокруг корзин с фруктами, ящиков с копченой рыбой, бочонков с селедкой. У отдохнувших за два праздничных дня и изголодавшихся по заработку торговок товар так и горел в руках. Вдруг в лавке появился Мейлахка, посмотрел на все происходящее с миной инспектора и громко известил всех, что в товар могли случайно попасть крошки квасного. Ничего из этого нельзя продавать до окончания Пейсаха, пусть даже фрукты сгниют. Клиенты переглядывались и пожимали плечами, глядя на этого странного мальчика. Его мать и сестры больше не могли сдержаться. Одетые по-зимнему, в шерстяных платках на головах и в валенках с калошами, они выбежали из лавки на улицу, встали, расставив ноги над сточной канавой, полной воды, и начали кричать, разрывая на себе одежду:

— Караул! Мусарники свели его с ума!

Клиенты не верили собственным глазам и ушам: такой маленький и такой праведничек! А кто виноват? Все Виленские раввины! Зельда показала на свою ладонь: как здесь растут волосы, так ее мальчик вернется к этим сумасшедшим мусарникам! Мейлахка слушал и печально качал головой. Его мать и сестры готовы продавать несомненное квасное, лишь бы подзаработать деньжат. Это квасной мир, и его надо отменить, как прах земной [180] Перефразировка выражения, произносимого во время обряда сожжения квасного перед наступлением Пейсаха. . Он вышел из лавки с поднятой головой, чтобы все окружающие видели, как мало они его волнуют. Он сразу же вспомнил, что тот, кто хочет стать настоящим новогрудковским мусарником, должен беречься как огня, не оставаться лицом к лицу с этим миром и его соблазнами. Он выпустил кисти видения из-под своего короткого пиджачка, чтобы арбоканфес стал оградой между ним и суетным миром Мясницкой улицы. Пусть все смотрят на его кисти видения и насмехаются над ним! Однако уставшие от работы прохожие даже не замечали его, и это было ужасно обидно.

Еще больше обижало его, что у него нет младшего братишки. Ему хотелось бы привезти с собой в Валкеники еще одного ученика, чтобы глава ешивы видел, что он дает возможность многим удостоиться выполнения заповедей. Мейлахка начал слоняться по дворам и искать, не встретится ли ему мальчик, который хочет стать сыном Торы. И вот в одном дворе на Шауляйской улице [181] Современное литовское название — Шаулю. навстречу ему бросился Йоселе в больших разваливающихся отцовских башмаках и в разорванной шапке старшего брата. У Йоселе были влажные глазенки, горбатый нос и оттопыренные уши. Он был похож на кролика, привезенного из деревни в город и вылезшего из ящика, выстеленного соломой, чтобы посмотреть на окружающий мир. Низкие залатанные домишки с кривыми крышами выпаривали из себя зиму. Над серыми каменными зданиями поднимался туман. Оставшийся еще снег, пожелтевший и ноздреватый, утекал в мутные ручейки. Йоселе тоже проветривался, освобождаясь от зеленоватой плесени сырых стен подвала, от тесноты и темноты, в которых жил он с сестрами. С Мейлахкой он был знаком еще по прошлому году. Йоселе дернул носиком, спрашивая, как делишки, и сам рассказал, как он сегодня перелез через высокий каменный забор.

— Человек должен знать, для чего он живет на свете. — Мейлахка разгладил свои пейсы по щекам. — Вы рассказываете мне, что перелезли через высокий каменный забор. Но что вы сделали для того, чтобы поднять выше свою духовность?

— Мы с мальчишками со двора перелезли и через железный забор, окружающий церковь на Рудницкой улице. Иноверец из церкви гнался за нами с палкой и не смог поймать. — Йоселе показал на выпущенные наружу кисти видения Мейлахки и снова дернул носом. — Почему ты носишь такие длинные кисти видения, как старые евреи с седыми бородами? Ведь мальчишки на улице будут над тобой смеяться.

Мейлахка отвернулся от Йоселе с презрением:

— Вы еще совсем мальчишка, а не разумный человек, — и отправился искать разумного человека, достойного стать сыном Торы. На углу Шауляйской и Мясницкой навстречу ему вышел Хайкл. За четверть часа до этого Хайкл проходил мимо фруктовой лавки Зельды. Она пальцем указала на него своим дочерям:

— Вот он идет, этот милый человек, который помог затащить туда мальчишку табачника и свести с ума нашего Мейлахку!

Зельда и ее девицы снова поклялись, что их мальчик больше не поедет к этим сумасшедшим мусарникам.

— Вы сделали что-то ради общественных интересов? — спросил Мейлахка своего старшего земляка и рассказал ему с обидой, что он пока еще ничего не сделал, чтобы помочь многим удостоиться выполнения заповедей. Хайкл разозлился:

— Что за дикие вещи ты устраиваешь? Твоя мама и сестры проклинали меня, говоря, что я тебя свел с ума. Они говорят, что ты больше не поедешь в ешиву.

— Разве удивительно, что они так говорят? — проговорил себе под нос Мейлахка, выражая таким образом глубокое презрение к собственной семье. — Кто их спрашивает? На следующий день после Пейсаха я возвращаюсь, с Божьей помощью, назад. А вы когда едете?

Хайкл не ответил. Он не планировал искать новых учеников для ешивы. Он знал, что должен привезти в Валкеники на дачу своего больного отца. Однако не мог придумать, где и у какого обывателя найти комнату с ночлегом и питанием за те гроши, которые может заплатить его мать.

Фрейда Воробей жила на те деньги, которые ей каждый месяц присылала из Америки старшая дочь. Однако «американка», как ее называли, не могла рассчитать, насколько широко она может позволить себе жить. В Валкениках говорили, что она транжира. Она любила сладости, дорогие фрукты. Когда летом в жару, в дождь или зимой в снег видели бегущую по улице длинную тощую Фрейду в белом платке на голове и в черных чулках, люди смеялись, что она бежит в пекарню с плачем выпрашивать имберлех, штрудель, пирожки и другие лакомства. Она никогда не могла рассчитаться до конца, и лавочники все реже давали ей в долг. А если и находился добросердечный лавочник, по поводу него ворчали, что когда «американка» получает свои десять-пятнадцать долларов и приходит расплатиться, то он забирает у нее все.