Шимун Врочек - Рим 2. Легионы просят огня

Центурион некоторое время думает, прежде чем поверить. Ну, хорошо.

— Я буду звать тебя Волчонком. Свободен, зелень. Да, запомни. Здесь я устанавливаю правила. Я, центурион, а не легат и даже не император. Понял меня?!

— Цен, да, цен!

— Не слышу!

…Вечером, когда учения заканчиваются, полумертвые тироны возвращаются в палатки.

Едва передвигая ноги. Тирон, прозванный Волчонком, добирается до своей койки. Все тело болит, от усталости мир вокруг изгибается, словно жидкое стекло. Иногда Фурию кажется, что все вокруг тонет в тумане.

Мягком, убаюкивающем тумане…

Волчонок дергает головой и просыпается. Его качает. Он словно плывет в медленно закипающей воде.

Жизнь новобранца и так нелегка… Эх, ты, зелень легионная!

А тут еще всякие легаты ее усложняют.

От осенней промозглой сырости режет колени. Одеяло тонкое и совсем не греет.

"Я стану центурионом!", думает мальчишка, трясясь от холода. "Старшим центурионом".

Или хотя бы аквилифером. Орлоносцем, тем, кто носит легионного орла. Надеть львиную шкуру… эх. Новобранец Фурий Люпус вздыхает и пытается натянуть одеяло на голову. Львиная шкура — это красиво. Хотя волчья, как у знаменосца центурии, тоже ничего…

Теперь ушам тепло, зато мерзнут ступни. Одеяло слишком короткое. Волчонок перетягивает одеяло на ноги — они твердые и ледяные. Голова снова начинает мерзнуть.

Вот бы вернуться в родную деревню в волчьей шкуре…

Мечты, мечты. Фурий проваливается куда-то вниз и в сторону. Плывет по неслышным упругим волнам. Шелест прибоя. Вкус меда, намазанного на кусок хлеба — из детства.

Руки деда, морщинистые, черные от загара. Они тянут из воды сеть.

Скалы, выжженные солнцем, белесые. Прибой. Ласково плещет море, в маленькой ямке на валуне сидит крошечный краб… отсветы солнца от воды качаются на шершавой скале…

Фурий Люпус спит.

Хороших снов много не бывает.

Префект лагеря Семнадцатого Морского, Спурий Эггин выходит из палатки.

Навстречу ему — человек в военной тунике, в кожаном панцире, украшенном серебряными силуэтами кабанов. На щеке у человека — большая бородавка.

— Префект Эггин! Какая встреча! — говорит человек с бородавкой. Или это бородавка говорит за человека.

— Префект лагеря Цейоний, — Эггин холодно кивает. Он знает этого придурка. Цейоний — заместитель командира Девятнадцатого легиона. Он выслужился из центурионов, так же, как и он, Эггин. И это единственное, что у них общего.

"Интересно, хотя бы собрать лагерь Цейоний способен?", думает Эггин.

Сегодня и увидим.

— Куда-то торопитесь, префект?

Эггин с досадой останавливается. Голова трещит жутко. Вчера он напился, как обычно, до полного бесчувствия. Чтобы не думать. Чтобы — забыть.

Но знать это Цейонию не обязательно.

— Дела, — поясняет Эггин сухо. — Прошу меня простить, префект.

Он идет, а за его спиной Цейоний насмешливо улыбается, в сузившихся глазах стынет обида.

— Что вас насмешило, префект? — спрашивает его Гортензий Мамурра.

Цейоний поворачивает голову, улыбка натянута на лицо, как свиная кожа на барабан.

— Этот… — кивает Цейоний в сторону шагающего Эггина. — Кажется, только в Риме не знают, что он не поделил с одним из своих центурионов рыжую шлюху. И она вроде как выбрала старшего центуриона Волтумия. Что неудивительно.

— Действительно забавно. — Гортензий Мамурра кривит тонкие губы в улыбке. — И что, эта шлюха…

— Руфина, — говорит Цейоний.

— Эта Руфина… очень хороша?

Цейоний медлит.

— Очень.

Мне кажется, я понимаю, что было в глазах Нумония Валы, когда он говорил о германцах…

"Они не слижут кровь с наших пальцев. Нет, Гай".

То был не лед. Не насмешка. Не презрение. Нет.

То был — ужас.

"Они откусят нам пальцы".

— Легат, — склоняет голову Эггин. Это коренастый, сильный человек. Крутой затылок выдает упрямство. Обветренное лицо — опыт и плохую кожу. Пористый нос с багровыми прожилками — страсть к выпивке.

— Префект лагеря, — говорю я. — У меня есть основания полагать, что скоро что-то произойдет.

Эггин смотрит невозмутимо.

— Основания? — переспрашивает он. Словно ему непонятно только это слово.

Сукин сын.

— Не буду вдаваться в детали, префект. Вот мое… хмм… пожелание. Удвоить караулы. Обслуживающие команды, лесорубы, фуражиры, обозники, пекари — вне лагеря должны передвигаться под усиленной охраной. Все. Легион перевести на военное положение. Это ясно?

Некоторое время Эггин молчит. Я почти вижу, как за толстой черепной костью неторопливо шевелятся мысли.

Что-то вроде "тога", гражданский, понаехали тут. И прочее.

— Да, легат, — говорит он наконец.

Когда германцы впервые столкнулись с Римом, их приняли за выходцев из Преисподней. Бледная кожа — настолько бледная, что кажется синеватой. Желтые волосы. Огромный рост, чудовищная сила. Голубые глаза.

И полное отсутствие чувства самосохранения.

Полуголые германцы бросились на железный строй легионов, радостно вопя и скалясь…

"Ти-ваз! Ти-ваз!"

Добежали.

И два наших легиона поминай, как звали.

Варвары ничего не боялись. Словно германцам было все равно. Словно они уже были мертвые.

Забавное совпадение: они пришли с Севера.

А вход в Преисподнюю, как известно, находится где-то там…

Тевтоны и кимвры, два германских племени, здорово нас тогда потрепали.

И только Гай Марий сумел справиться с ними. Чуть позже — Юлий Цезарь. И дальше — Друз, прозванный Германиком. Получается, для достойного отпора германцам понадобились таланты двух великих полководцев и одного незаурядного!

А спустя несколько лет на север пришли мы. В ответ.

— Я все сделаю, — Эггин язвителен. — Любые ваши пожелания, легат. Не стесняйтесь.

Вот сукин сын, повторяю я мысленно.

— Можете идти, префект.

В палатке Нумония Валы, командира Восемнадцатого легиона — гости. Сегодня у нас дружеская попойка. Варвары там, не варвары, а выпить надо.

Горят светильники. Мраморные философы выглядят в этом свете еще угрюмее. Губастый Сократ глядит перед собой слепыми глазами. Он бы уж точно не отказался промочить горло!

— Гай, — окликают меня.

— Позвольте представить, легат, — говорит Нумоний. — Это Понтий Пилат, префект конницы из Пятого Македонского. За искусство в обращении с оружием его прозвали Золотое копье. Здесь он по поручению своего командира.

— Легат, — кивает Пилат. Среднего роста, крепкий. С умными — даже слишком — глазами. На руке префекта я вижу золотое кольцо всадника. Сколько Понтию лет? Девятнадцать, двадцать? Несмотря на молодость, у него лицо настоящего солдата.