Шимун Врочек - Рим 2. Легионы просят огня

— Отошел, ур-род!

Мирца.

Огромный германец отступил, сбитый с толку этой вспышкой ярости.

Тиуториг выпрямился.

— Зачем девчонку трогал? — спросил он. — Я тебя, б. дь, русским языком спрашиваю?

Германцы попятились. Алексей покрутил шеей, услышал, как щелкнули позвонки.

И пошел на них.

Холодно и равнодушно, словно робот.

Шел и чувствовал, как глаза мертвыми телами лежат в пустых глазницах. Хорошо.

Германцы переглянулись, потянулись за оружием.

Тиуториг улыбнулся свебу со шрамом на щеке:

— Мне понравилось в Афгане. Рассказать, почему?

— Ааааа!

Германец раскрыл рот и закричал.

Тиуториг выдернул спату.

Он загривком почувствовал, что следующий германец заходит к нему со спины. Уже зашел. Алексей мгновенно упал на колени, перекатился в сторону, понимая, что все равно не успевает. Даже с его скоростью…

Свист. Короткое "хэк". Тиуториг мгновенно развернулся и вскочил на ноги.

Гем падал. На лице застыло недоумение.

Позади него стоял тот римлянин. Всадник… Марк, кажется. Кровь стекала у него по лицу и груди. В опущенной руке всадника была окровавленная спата.

Марк, точно.

Перекошенный от потери крови.

— Разведка, ты? — Тиуториг сначала даже не понял, откуда всадник взялся.

— В расчете, — хрипло сказал Марк Скавр.

Тиуториг помедлил. Кивнул. В расчете, так в расчете.

И вдруг расхохотался.

Он смеялся над телом хрупкой девушки с распластанными по мостовой волосами.

Тиуториг наклонился и коснулся шершавой ладонью ее волос. Кровь запеклась на лбу девушки, осыпалась ржавой трухой.

Странно, что он больше ничего не чувствовал. Пустота.

— Кто она? — спросил Марк.

Германцы окружили их толпой. Человек двенадцать. Тиуториг их словно не замечал.

— Женщина, — сказал он. — Просто женщина. У меня их много.

Он повернул голову, словно только сейчас заметил германцев вокруг.

— Ну что, разведка, пошли? — сказал Тиуториг.

Глаза однорукого горели лихорадочным огнем.

Марк выпрямился и кивнул. Спата привычно лежала в ладони.

Почему-то этот страшный гем, который не совсем гем, казался теперь родным.

Германцы смотрели на них с удивлением. Здоровенные и длинноволосые, в выделанных шкурах и с оружием в руках.

— Пошли, гем.

И они пошли. Веселая прогулка по забитому гемами городу.

— Двинулись! Веселей, веселей, братва! — кричал однорукий. — Лучше день потерять, потом за час долететь!

Раз, два. Раз, два. Мы идем…

Марк думал, что сейчас упадет. От потери крови все вокруг стало нереальным.

— Хмельная и влюбленная, зарей озарена… — заговорил нараспев Тиуториг. — В шелках полурасстегнутых и с чашею вина. Хмельной задор в глазах ее, тоска в изгибе губ…

Марк никогда не видел такой невероятной скорости. Гем двигался быстрее, чем смазанная жиром молния. Блеск клинка размазывался, так, что глазу не уследить. Гемы засуетились, задергались. Начали умирать.

— Зачищаем кишлачок. — Тиуториг орал на каком-то варварском наречии. — Ну, что, духи? Вешайтесь!

Белобрысый гем повернулся к всаднику, блеснул зубами в улыбке:

— Эй, разведка! Помнишь? Сначала входит граната, затем ты.

Марк не понял, но все равно кивнул. Какая разница, что именно говорит однорукий, если он говорит правильные вещи?

— Орлы шестого легиона! — орал однорукий Тиуториг. Он поднялся — страшный, залитый кровью. Оскалился. В левой, здоровой руке у него блестел клинок. — Все так же реют! В небесах!

Германец выскочил из-за угла. Ударил.

Лезвие на мгновение выглянуло из спины однорукого, исчезло. Осталась только красная полоска.

— Вот сволочь, — сказал Тиуториг без всякого выражения. С усилием вырвал меч из тела германца.

Повернулся и прошел несколько шагов. Остановился.

— Ты идешь, разведка?

Марк покачнулся. Споткнулся раз, другой. Голова стала легкой-легкой…

— Бывай, гем. Я… все.

— Бывай, разведка. Похоже, я тоже, — однорукий гем пошел дальше, пятная кровью мостовую.

Марк закрыл глаза. Как я устал. Как устал…

Вдруг он почувствовал тепло.

…он скакал на Сомике вдоль моря, без седла. Ветер трепал тунику. Ветер пах солью и домом. Серо-зеленое штормовое море катило на берег волны, убегало в пене.

Где-то там, дальше по берегу, стоял его дом, его двенадцать югеров земли, и ждала его прихода жена. И дети. Конечно же, дети.

Марк улыбнулся жене. Ударился плечом о стену дома, постоял, словно утомленный путник, и сполз вниз. Тепло окутывало его, убаюкивало. Сомик, сволочь, ткнулся теплыми губами в шею, защекотал. Марк оттолкнул его и откинулся назад.

Застыл, глядя открытыми глазами на морской берег.

Арминий, думаю я. Или Луций? Кто из них?!

Все время он вел нас — туда, куда ему было нужно.

Незаурядный полководец.

Вот они, склоны, которых нам не одолеть.

Разве ради этого мы рождаемся — чтобы умереть здесь, в сырых лесах Германии? Умереть здесь, проваливаясь по колено в топь? Умереть здесь, чувствуя, как мокрый песок останавливает натиск наступающей когорты?

Мы — Рим.

Великая Германия. Провинция, залитая кровью легионов. Варвары везде, насколько хватает глаз.

Я иду в легион.

Гай Деметрий Целест, 28 лет, легат Семнадцатого Морского

Два дня лил дождь, а сегодня падает снег. Застилая трупы, застилая лица, застилая слезы.

Сегодня умирают лучшие легионы Рима. Мое правое ухо ничего не слышит. Мои пальцы почти не гнутся, я пытаюсь взять меч… Он выскальзывает из пальцев и падает на землю. Тит Волтумий наклоняется и поднимает его… но Тит мертв. Я моргаю и вижу: передо мной другой центурион. Совсем не похож. Рыжий как… Их осталось немного, моих центурионов. А сегодня остается последний легат.

— Старший центурион, прикажите легиону построиться.

Рыжий с удивлением вздергивает подбородок. Странно, он все еще способен удивляться — после всего, что мы выдержали. Центурион моргает:

— Легат?

— Теперь вы — старший центурион.

— Но…

— Выполняйте приказ, — я думаю, подняться мне или нет. Потом все же поднимаюсь. С козырька солдатского шлема срываются капли, летят вниз… падают в грязь. Кап. Кап. Кап. Вот и заканчивается моя служба. Недолго я был легатом. Да и был ли?

— Чего вы ждете, старший центурион? — я смотрю на него, он моргает; смешной, рыжий. — Особого приглашения? Или мне повторить приказ?

Центурион выпрямляется, отдает честь.

Сто тысяч лет этого не видел. С основания Рима. С того момента, как некая волчица выкормила двух засранцев — голых и крикливых, наглых и маленьких голоногих волчат. Которых она почему-то — почему? — пожалела.

По легенде, мы, римляне, вскормлены волчьим молоком. Только вот ощущение, что у меня внутри — огромная дыра, куда все это молоко вытекло. В голове звенит, и весь мир обрушивается на мой погнутый шлем…