Шимун Врочек - Рим 2. Легионы просят огня

— Гай?

— Прости, царь, — я смотрю на Арминия. — Мне нужно идти.

— Ответственность? — спрашивает он серьезно. Голубые глаза смотрят на меня в упор.

— Она самая.

Мы встречаемся в галерее.

И стоим, как два идиота…

Думаем.

Юная германка смотрит на меня. Я смотрю на нее. И, кажется, пора нам что-то делать с этим молчанием…

Туснельда поворачивается, идет. Я следом за ней — глядя, как движутся ее ноги под платьем. Толстая светлая коса спускается до пояса.

Она подходит к алтарю, посвященному ларам. Алтарь вот-вот рухнет под тяжестью золота.

Туснельда поворачивается ко мне:

— Ты веришь в духов, римлянин?

Серые глаза кажутся темными, как мрак загробного мира.

— Я верю в богов, — говорю я хрипло. — Нет, не верю.

Я делаю шаг, наклоняюсь…

В следующее мгновение мои губы касаются ее губ. Все вокруг исчезает. Это как вспышка молнии. Как извержение вулкана. Как…

"Ты слишком импульсивный, Гай", сказал бы Луций.

…как удар в голову деревянным мечом в учебной схватке. Тишина. Гром. Земля и небо меняются местами, в ушах — звон, мир кружится и теряет очертания…

Красота — это смерть. Желание женщины — бесстрашие перед лицом смерти.

Я чувствую, как плывет подо мной земля…

Я медленно открываю глаза. Все вокруг становится четким и ярким… Живым.

Я — родился.

Пока мужчина рядом с женщиной, он бессмертен.

— Я верю в богинь, — говорю я.

— Идем, — говорит Туснельда.

Мы проходим через галерею и оказываемся в малом перистиле. Внутренний сад дома Вара. Обычно здесь гуляют заложницы — дочери знатных германцев. Сейчас тут пусто.

Туснельда — дочь Сегеста, царя хавков. Германка и заложница. Обычная практика. Если отец Туснельды восстанет против римской власти, девушку казнят…

И даже я, легат, один из высших военачальников здесь, в Германии, не смогу этому помешать.

Это отрезвляет.

Мы стоим рядом. Над нашими головами, в черном проеме над садом — сияют звезды. Я нахожу глазами: вот Венера, голубая звезда, звезда богини Любви. Красный жестокий Марс, бог воинов…

Что бы он сделал на моем месте? Вырвал убийце брата кишки?!

Нежные ладони ложатся на мои щеки. Мою голову берут и опускают обратно, к земле.

Туснельда смотрит на меня в упор. Глаза — глубокие, как бездна.

— Я здесь, — говорит она. Я смотрю, как шевелятся ее губы. — Здесь, римлянин. А не там, на небе.

— Я тоже здесь. — Беру ее ладонь — она прохладная. Легонько касаюсь губами запястья.

— Оставь… перестать? — она отдергивает руку. Туснельда неплохо говорит на латыни, но только когда не волнуется. — Перестань… месть. Не… думать месть, Гай. Пожалуйста.

…Мой умный старший брат. Мой мертвый старший брат.

Я говорю:

— Не думай.

— Вос ист?

— Правильней сказать "не думай о мести". Я понимаю.

Ее улыбка вспыхивает, как падающая звезда. Мгновенно и ослепительно, точно бликующая под солнцем гладь моря. Лодка сонно покачивается под ногами. Штиль. Розовая полоса по горизонту…

— Но ты думаешь? — спрашивает германка.

Некоторое время я молчу.

"Ты слишком импульсивный, Гай".

— Да. Думаю.

Протягиваю руку и касаюсь пальцами ее щеки.

Иногда мне трудно понять, зачем вообще нужны слова. Мы больше понимаем без слов, одними движениями… наше тело предает нас.

Вот он, вечный наш предатель.

Мы говорим о мести или о долге, а наши тела говорят о слиянии…

Слиянии тел.

"Все критяне — лжецы".

Все?

— Что ты знаешь о моем брате? — слова срываются прежде, чем я успеваю их перехватить.

Глаза Туснельды гаснут.

— Ты глупый, римлянин, — говорит она. — Ты все испортить. Ты — не здесь.

Поворачивается и уходит.

Я стою, неловко опустив руки. Ладони, что впитали тепло ее тела, горят огнем.

Когда я возвращаюсь, представление в самом разгаре.

Красные, желтые, зеленые мячики летят по кругу, мелькают перед глазами. Германцы радуются. Фокусник демонстрирует ловкость рук.

Африканец.

Почему боги создали таких черных людей? У них что, белая глина закончилась?

— Как тебе представление, Гай? — спрашивает Арминий.

В полутьме лицо фокусника выглядит жутковато. Половина золотая, половина черная. Пламя факелов колеблется, по коже африканца бегут огненные волны…

— Замечательно.

Стоило бы сказать: полная ерунда, но…

— Замечательно, — я поворачиваюсь к Арминию. — Пропретору стоило бы взять этого… — я киваю в сторону фокусника, — и сделать послом в землях за Рением.

Меня прерывает хохот германцев.

Фокусник — посол? Варвары были бы рады. Я смотрю на веселящихся германцев. Простодушие этих ребят завораживает. Но смеются-то они над фокусником, а кинжал в спину воткнут нам.

Отличные ребята, в сущности.

— Бросьте, легат! — к нам подходит еще один римлянин. Лет тридцати, очень белокожий, с каштановыми волосами. — Представление — кошмарный ужас и безвкусица!

Это Гортензий Мамурра по прозвищу Стручок, командир Девятнадцатого легиона. На сегодня это уже третий легат — не много ли для одного вечера?

Арминий улыбается. С едва заметным огоньком в глазах.

— Даже так?

Стручок важно кивает:

— Несомненно! Вы заметили, насколько чудовищно поставлено представление…

— А мне нравится, — говорит Арминий. — Видимо, у меня плохой вкус, легат. Простите. Но мне нравится фокусник. Ничего не могу с собой поделать. Это, наверное, потому что я варвар, да?

Лицо Гортензия мгновенно становится кислым. Стручок складывает тонкие губы, еще раз — словно не может отыскать для них нужного положения…

— Увидимся, легат, — говорю я.

Фокусы — развлечение для толпы. Для охлоса. Для варваров.

Глотание зажженного факела. Исчезновение монеты. Распутывание цепей и веревок…

Свет факелов падает на мозаичный пол. Изгибается. Плывет.

Германцы кричат и хлопают в ладоши.

…Однорукого убийцу искали по всей Германии, но не нашли. И пока варвар на свободе, тот, кто заманил моего брата в ловушку — остается безнаказанным.

Луций встречался в лесной деревеньке с неким германцем. И — умер. Его людей перебили всех до единого. Но у меня нет ключа к этой загадке. Я не знаю, что делать дальше…

— Я могу помочь, — говорит Арминий.

Поднимаю голову и неожиданно вспоминаю слова Нумония. Похож ли царь херусков на акулу? Пожалуй… когда так скалится.

— Но вот хочешь ли ты этого? — спрашивает Арминий, скалясь, как белозубая акула.

— Хороший вопрос. Почему ты спрашиваешь?

— Из любопытства. Многое становится отвратительным, если подойти к этому слишком близко. Самая прекрасная бабочка вблизи выглядит отвратительным чудовищем. Ты не боишься, Гай?

— Боюсь?

"Что мы знаем о самых близких нам людях?" — спросил Август, прежде чем отправить меня в Германию.