Александр Горшков - Отшельник. Роман в трёх книгах

— Это был неописуемый ужас! Я вскрикнула — и батюшка тотчас очнулся от дремы.

«Простите, — он заворочался в кресле, пытаясь подняться, — я сегодня плохо себя чувствую. Вы, кажется, хотели мне что-то рассказать? Исповедаться?»

«Нет-нет!» — я опрометью бросилась оттуда, забыв обо всем на свете, охваченная отвращением к тому, что только что пережила.

Как описать то, что творилось в моей душе? Теперь она была отравлена злобой, ненавистью настолько, что при одной мысли о Церкви меня охватывало содрогание. Это чувство усилилось еще больше, когда один из моих знакомых семинаристов, узнав, к кому я обратилась, расхохотался: «Нашла себе духовника! Это же горький пропойца, которого давно пора отправить за штат. У нашего архиерея ангельское терпение, но и оно небезгранично. Место таких попов — дома на печке или на улице под забором»

«Но почему, — не могла понять я, — люди тянулись к нему? Почему он был духовником моей мамы? Не могу поверить, что мама не видела и не знала об этом пороке. Что влекло ее к этому пьянице?»

Но кипевшая на душе злоба, неприязнь, отвращение не давали мне разобраться во всем трезво, взвешенно. Ия упала еще ниже: дух злобы и неприязни привел меня в секту. «Помогли» друзья, давно ходившие туда. Христос для них был символом личного преуспевания в жизни, обогащения, материального достатка, цветущего здоровья — словом, всего, что не касалось души. О каком-то раскаянии, слезах, борьбе со страстями там не могло быть и речи. Сектанты исповедовали доктрину, согласно которой Христос искупил все человеческие грехи — раз и навсегда, поэтому от человека, наставляли они, не требуется ничего, кроме веры в Бога — ни постов, ни борьбы, ни ограничений, ни всего остального, на чем веками строилась жизнь православная. Все, чему учило Православие, ими осмеивалось, преподносилось как выдумки, решительно отвергалось.

В какойто момент у меня появилось сомнение: те ли это люди, за которых себя выдают? Особенно небольшая каста приближенных к пастору. Меня сильно смутило, насторожило то, что они предлагали уже окончательно втянутым в секту сдавать свою кровь — якобы на нужды тяжелобольных, нуждающихся в переливании. Но затем я узнала о неком странном обряде «причащения» этой кровью после того, как над ней совершались непонятные для непосвященных адептов оккультные действия.

«Это, — внушали нам, — и есть истинная кровь Христова, а не то, что…» Ну, вы понимаете, что внушали нам. До такого «причастия» допускали далеко не всех и далеко не сразу: лишь после того, как психика человека окончательно ломалась, он ставал всецело послушным воле пастора и его помощников. Но после принятия крови он окончательно превращался в биоробота, зомби, готового выполнить любую команду, любое распоряжение пастора: к тому времени мозг был совершенно блокирован и неспособен что-то анализировать, фильтровать, тем более критически воспринимать, что навязчиво внушали, вдалбливали, требовали.

Хотя, признаюсь, поначалу мне действительно было хорошо с этими людьми. Я ощущала, что нужна им, что со мной интересно, что являюсь членом одной счастливой христианской семьи. Боже, как я ошибалась! Им нужны были мои деньги, а также деньги моего отца, которого они через его любовь ко мне тоже стали превращать в покорного раба своей секты и ее пастора — хитрого, расчетливого, тонкого психолога, умеющего играть на самых сокровенных струнах обманутых, доверчивых душ. Но папа, как я уже говорила, был человеком прагмагического склада ума, и он смог быстро раскусить эту публику, понять, к чему они склоняли нас: получить бесконтрольную власть над бизнесом, имуществом, акциями. От этого у меня возникли серьезные проблемы с отцом. Он всеми силами старался вырвать меня из-под влияния сектантов, а те, напротив, яростно старались меня удержать, сменив прежнюю ласку и любовь на угрозы, запугивание карами небесными, которые меня, якобы, ждали за дерзость и ослушание пастору.

— Моя психика не выдержала этой борьбы: она надломилась — и я попала в психиатрическую клинику. Все, что со мной происходило там, было не просто тяжелой болезнью — это было настоящее беснование. Злые духи, уже полностью овладевшие моей душой, стали терзать меня изнутри, как дикие звери. Чтобы избавиться от этих невыносимых страданий, я кричала, рвала на себе волосы, хваталась за нож… Меня привязывали к кровати, давали сильные дозы успокоительного, но демонические силы, сидевшие и царствовавшие во мне, рвали все узы, бросали к решеткам на окнах, метали по коридорам…

В таком состоянии меня и увидел отец Лаврентий. А потом я — его. Я увидела — нет, не лицо, а настоящий лик, склоненный надо мной в глубоком сострадании и скорби.

«Как зовут тебя?» — старец ласково улыбнулся, тронув мою руку своей широкой ладонью.

Я не помнила даже своего имени. Ничего не помнила, не осознавала, где я, что со мной творится, в каком времени живу, в каком измерении. Моей сутью были лишь страдания и боль. Старец поднес к моим губам крест, дав приложиться:

«Тебе станет лучше»

Но стало хуже. Едва коснувшись Распятия, я не закричала, а зарычала, как лесной зверь, — зарычала так страшно, что даже стоявшие рядом санитарки в ужасе отпрянули назад и стали истово креститься. Но старец оставался спокоен.

«Оставьте ее! — грозно сказал он, глядя мне в пылающие злобой глаза. — Именем Иисуса Распятого заклинаю, повелеваю вам: оставьте ее! Выйдите вон!»

Я ощутила, как некая сила заслонила мне горло, стараясь выйти, вырваться наружу. Не в силах уже ни бороться, ни кричать, я раскрыла рот, оттуда пошла пена, а потом раздался оглушительный звон стекол в палате: они разлетелись на мелкие осколки, словно туда ударилась огромная птица. Когда, отдышавшись, пришла в себя, то снова увидела этого благообразного старца: теперь он поил меня святой водой.

«Приходи ко мне, — ласково сказал на прощанье. — Твоей душе нужен хороший врач»

«Кто он? — я ничего не могла понять, что со мной произошло, но ощущала во всем теле легкость и свободу. — Мой папа пригласит его»

«И папа пусть приходит, — старец улыбался. — Вместе приезжайте. А врача этого все знают. Имя Ему — Христос»

— Отец Лаврентий, оказывается, навещал старушку, лежавшую в этой же клинике с полной потерей памяти. Она была давней прихожанкой батюшки и узнавала лишь его одного, когда он приходил к ней со Святыми Дарами. Я лежала в соседней палате, батюшка услышал мои нечеловеческие страдания и не мог пройти мимо. Так отец Лаврентий вошел в мою жизнь, став с того времени духовным отцом и наставником. Я открыла ему всю свою душу, но открыла так, что между моей прошлой жизнью и нынешней пролегла глубокая пропасть. Стоя перед святыми образами вот в этой самой церкви, я дала твердое слово с Божьей помощью исправить все, что теперь осознавала как тяжелый грех, отступление от Христа. Отец Лаврентий тоже стоял рядом со мной и плакал, вымаливая меня у Спасителя, прося милости и прощения.