Павел Вежинов - Вдали от берегов

— Отправляетесь? — небрежно спросил он.

— Отправляемся, господин начальник! — громче, чем следовало, ответил Ставрос.

Пристав кивнул и вернулся в зал.

Столики вокруг дансинга были заняты, но он даже не посмотрел туда. Рядом с оркестром стоял отдельный столик, откуда хорошо просматривалась гавань. Пристав заботливо обмахнул стул и сел.

Лодка еще стояла, привязанная у причала, но мотор уже чуть слышно рокотал. Пристав дважды пересчитал людей. Их оказалось семеро.

Почему семеро? Их должно быть пятеро, не считая Ставроса, который отвязывал канат. Наконец Ставрос бросил канат на корму и стал отталкивать лодку. Когда она отошла от причала, Ставрос ловким прыжком вскочил в лодку. Мотор заработал на полных оборотах, и лодка быстро набрала скорость.

Почему же их стало семеро? Капитан не из тех, кто возьмет на борт незаконных пассажиров. Или его подмазали деньгами?

«Все равно! — решил он. — Раз уж я отказался их преследовать, какая разница, пятеро их или десятеро. Абсолютно все равно!»

В этот миг он испытывал легкое сожаление, что не прижал к стене наглецов, и вместе с тем чувствовал облегчение оттого, что избежал крупной неприятности. Пусть едут ко всем чертям! Пусть делают что хотят, лишь бы в цепи их темных дел затерялось то звено, к которому он невольно стал причастен.

Описав в заливе плавную дугу, лодка оказалась в открытом море. Чтобы выйти к Созополю, следовало взять курс прямо на юг, но капитан отклонился немного к западу, в глубь широкого Бургасского залива. Впереди, чуть справа, светился, как розовый бутон, маяк Анхиало, и потому нетрудно было придерживаться курса. Миновав маяк, капитан собирался взять еще правее, чтобы пересечь залив в его самой спокойной части, защищенной берегами. «В конце концов лодка есть лодка, — думал капитан, — и полагаться на нее не стоит. Того и гляди, мотор забарахлит или вдруг буря поднимется. Лучше держаться поближе к берегу».

Капитан сидел в небрежной позе на корме, придерживая тремя пальцами руль. Мотор работал ровно, и лодка ходко шла по тихому морю. При такой скорости они к половине одиннадцатого сумеют высадиться на деревянной созопольской пристани.

Почти у самых ног капитана примостился Ставрос и по привычке копался в моторе. На нем была матросская фуфайка из тонкой шерсти добротной ручной вязки. Из-за спины Ставроса выглядывал шурин капитана. Четверо пассажиров сидели на скамейках, расположенных здесь в отличие от простых рыбачьих лодок вдоль бортов. Профессор устроился на носовой части и отсутствующим взглядом смотрел на оставшийся позади город, который теперь казался небольшим островком, выраставшим из зеленых вод. Тонкая чернеющая лента земли соединяла островок с громадой суши. Четко виднелись ветряные мельницы, две башни, стоящие у выхода в открытое море, руины древней крепостной стены. Небо над городом стало совсем зеленым, и лишь над горами, на западе, пролегла узкая красная полоска. Чем дальше отступал городок, тем темнее и резче становились его очертания, тем красочнее делалось море. Но вот оно вдруг померкло, дали начали расплываться — наступал вечер.

— Перекусим! — нарушил молчание капитан. — Покончим с этим делом, пока не стемнело…

Ставрос и Дафин ближе пододвинулись к нему. Капитан развернул сверток, и над лодкой поплыл запах поджаренного на углях мяса и лука.

— Еще теплые, — сказал капитан. — До чего хорошо пахнет!..

Последние слова он произнес со вздохом, ибо ему редко приходилось лакомиться кебапчетами — только летом, раз или два в месяц, во время прогулок с женой. В такие дни он угощал ее кебапчетами, сочным, поджаристым шашлыком и жаренными на угольях бараньими потрохами — нежной печенкой, почками, свернувшимися, как устричные раковины, кусочками селезенки. Обыкновенно он заказывал не вино, а пиво, но не ради экономии, а для шика. Если жена ела с аппетитом, он радовался и не переставая подкладывал ей. Если нет, ему и самому кусок не шел в горло, и он жалел о выброшенных на ветер деньгах. Сам он никогда не стал бы тратиться на то, чтобы вкусно поесть.

Капитан мерно двигал сильными челюстями, на его шее, лице и на висках ритмично ходили мускулы. Ставрос тоже ел с аппетитом, хотя и не с таким явным. Он, словно хищный зверек, касался кебапчет, принюхивался и жевал беззвучно, но энергично, непрестанно оглядываясь по сторонам. И лишь Дафин ел рассеянно, словно не замечая, что делает.

Вдруг капитану что-то пришло в голову, и он склонился к уху шурина.

— О какой это телеграмме вы говорили? — тихо спросил он.

— О какой… о самой обыкновенной… — нехотя ответил тот. — В Созополь… Пишет жене, что нашел квартиру…

— В Созополе нашел квартиру?

— Нет, у нас…

— А зачем ему у нас квартира, если сам он едет в Созополь?

— Откуда мне знать? — с раздражением ответил Дафин. — Наверное, едет за женой…

Последние слова вырвались у него довольно громко. Капитан заметил, что младший из пассажиров приподнял голову и испытующе поглядел на Дафина. «Нет, не следовало заводить разговор с таким тупицей!»

Беспокойство снова стало овладевать капитаном. Челюсти его по-прежнему мерно и неторопливо двигались, но сам он погрузился в раздумье.

Зачем студенту везти к ним в город жену, если сам он собирается работать в Созополе кирпичником? Почему они живут отдельно друг от друга, если и там курорт и здесь курорт? Нет, дело это нечистое! Они хитрят, обманывают! Затевают что-то недоброе! Может быть, собираются ограбить кого-нибудь? Только этого ему и не хватало — попасться вместе с ними как соучастник. Ну уж нет. Этот номер у них не пройдет! Но неужели и профессор заодно с ними? Вряд ли… Вероятно, этот чудак иностранец знает о них не больше, чем он сам.

Как поражен был бы капитан, если б узнал, что за человек этот словак и что у него на уме!

Все в той же позе Вацлав сидел на носу лодки и смотрел на море. «Какое оно прекрасное и какое вместе с тем жуткое, — думал он. — Оно прекраснее гор, полей, речных берегов и сухих степей, прекраснее всего на свете, ибо оно живет. Как спокойно и равномерно его дыхание. Оно словно гигантское живое существо. И почему, — думал он, — никто до сих пор не заметил, что море дышит? Почему никто не говорил ему об этом?»

Вот лодка скользит по громадной синей толще моря. Он слышит под собой биение его пульса, ощущает, как неведомая сила то поднимает лодку, то бережно опускает, то снова поднимает, то опять опускает… И все это без малейших усилий. Оно не чувствует тяжести лодки, так же как человек не почувствовал бы во сне мухи на своей вздымающейся груди. Горизонт то вдруг раскроется со всех сторон, оттененный потемневшим зеленоватым небом, то исчезнет: это лодка медленно проваливается, сдавленная необъятной массой беспокойно пульсирующей воды.