Джозеф Ганьеми - Инамората

— Верно.

Я протянул ему фотографию:

— Вы знаете ее?

Он издал звук, который должен был означать смех.

— Да, я знаю ее, — сказал он, скорчив гримасу. — Она была моей женой.

Они встретились двенадцать лет назад. Тогда Мине было всего восемнадцать, а Стонлоу — двадцать. Она была студенткой в Брин Мор, а он работал там же помощником садовника. Их пора ухаживания была короткой и состояла в основном из посещений профсоюзных митингов и участия в маршах протеста. Женитьба их была столь же недолгой и в конце концов разделила участь множества подобных неудавшихся социальных экспериментов.

Это все обрывками поведал мне Стонлоу, забившись в угол на своей кровати в ожидании еще одной ночи, полной галлюцинаций и дрожи, которые сопровождают наркотическую ломку. Он ввел последнюю порцию морфина два дня назад и весь день рыскал по окрестностям в поисках своего обычного поставщика, но тот, как оказалось, перестал платить дань за покровительство местному воротиле, чем обеспечил себе бесплатный билет в Моко, известную также как тюрьма Мойаменсинг.

И вот Стонлоу едва добрел до «Либерти», где ему оставалось последнее средство наркомана — «колоться пустой иглой». Я думал, что он попросит меня уйти или хотя бы отвернуться, но он этого не сделал. Видимо, тяга была слишком велика. Или, может, по какой-то причине он хотел, чтобы я увидел, каким он стал. Стонлоу зажег сигарету и оставил ее свисать в углу рта. Потом закатал рукав и пустым шприцем принялся колоть кожу с внутренней стороны худого предплечья. Я с замиранием сердца следил, как он ищет местечко на исколотой руке, среди засохших следов вчерашних уколов, а потом колет себя с пуантилистической меткостью мастера татуировок. Закончив, Стонлоу закрыл глаза, и на лице его появилось выражение блаженного ожидания. Такое же выражение я замечал на лице Мины, когда она впадала в гипнотический транс. Видимо, страсть морфинистов в чем-то сродни нашим сеансам, когда мы рассаживаемся вокруг стола, чтобы пощекотать себе нервы загадочным ритуалом, и ждем, когда тьма выпустит на волю своего дракона.

Вдруг Стонлоу насторожился, словно услышал в отдалении какие-то звуки. Он прислушался. Внезапно глубокие морщины словно растаяли и рот приоткрылся. Я покосился на забытый шприц в его руке, а потом вгляделся в его разгладившееся лицо. Неужели его блаженство было таким же, как если бы он кололся полным шприцем?

Он не спал, но сигарета выпала изо рта и лежала, тлея, на груди. Когда я потянулся, чтобы убрать ее, он поблагодарил меня, не открывая глаз. Я знал, что если хочу еще задать вопросы, то мне надо поторопиться. Поэтому я наклонился и тихо спросил его, как завершился их брак с Миной.

— Кроули.

— Она ушла от вас к нему?

— Он забрал ее, — пробормотал Стонлоу, а потом издал какой-то булькающий звук, будто полоскал горло; казалось, чувства клокотали у него в груди. — Забрал и ее… и мальчика…

Я чуть отпрянул.

— Мальчика?

— …был мальчик…

— Что значит «был мальчик»?

Нет ответа.

— Стонлоу?

Он отключился, казалось, отлив уносил его в море. Я попытался вытянуть его на берег.

— Стонлоу!

Я шлепнул его.

Так мы разговаривали, если это можно назвать разговором, еще с полчаса, за это время мне удалось вытянуть из него, что же произошло — по крайней мере, по мнению Стонлоу. Беременность. Осложнения. Больница…

И тут в этой мрачной истории, покручивая вощеный ус, появлялся Кроули. В голосе Стонлоу зазвучала злоба, когда он стал рассказывать мне о том, как ему сообщили, что «состояние жены ухудшилось» и началось внезапное «кровотечение». Кроули уверял, что он сделал все возможное, чтобы спасти ребенка, сына Стонлоу.

Потом гнев утих и сменился раскаянием. Стонлоу рассказывал о выздоровлении Мины столь же равнодушно, как школьник, отвечающий домашнее задание: как она впала в глубокую депрессию, как с горя поддалась наглым ухаживаниям Кроули и как в конце концов спутала благодарность с любовью, приписав свое естественное выздоровление почти мистическим целительным способностям Кроули.

Теперь глаза Стонлоу приоткрылись, превратившись в две черные щелочки — два одинаковых шва. Дракон выбросил его из волн, и он лежал, съежившись на кровати, словно выловленный из моря утопленник.

— Мина, — произнес он, будто увидел ее перед собой.

Я спросил, когда он последний раз видел ее. Его ответ удивил меня.

— На прошлой неделе. — Он нахмурился, словно был не уверен в своем ответе, и вяло пожал плечами. — А может, это было в прошлом месяце.

— Чего она хотела?

— Ничего.

— Я не понимаю — она разве не сказала?

— Она никогда не поднимается.

— Вы хотите сказать, что она приходила и раньше?

Он ответил слабым кивком.

— Она оставляет передачи на стойке внизу. Продукты. Кое-что из одежды…

Он дернул за рубашку, которая была на нем. Она была мятая, пропахшая его кислым потом, но видно было, что она отлично сшита; в моем гардеробе все рубашки были похуже. И тут я заметил запонки: двойные кадуцеи, крылатые жезлы, перевитые змеями.

— Ваши запонки, — сказал я, — они принадлежали Кроули?

Он злорадно хмыкнул.

— Почему вы не заложили их?

— Они еще могут пригодиться.

— Пригодиться?

Стонлоу просветил меня в моем неведении.

— Они помогают мне выдавать себя за врача.

Его замысел был прост: одетый в дорогой костюм Кроули, с выставленными напоказ золотыми запонками, Стонлоу отправлялся на электричке в пригород, где уверял местных аптекарей, что он остановившийся проездом литовский врач, специалист по легочным заболеваниям, и просил отпустить ему микстуру от кашля и кое-какие патентованные лекарства. Количество морфия, кокаина и героина в этих лекарствах было минимальным — всегда не больше четверти грана на унцию, как предписано Актом Харрисона, — поэтому к этой уловке Стонлоу прибегал лишь в крайних случаях. Но в последнее время он настолько исхудал, что не мог провести даже самых доверчивых аптекарей. Что возвращало нас к моему изначальному вопросу: если запонки ему больше были ни к чему, отчего он не заложил их?

Но Стонлоу дал понять, что не желает отвечать на этот вопрос, тогда я задал другой:

— А Мина знает, в каком вы состоянии?

— Нет.

— И вы не пытались встретиться с ней?

— Чего ради?.. Она влюблена…

Он равнодушно махнул в сторону окна, ладонь болталась в запястье, словно плохо приклеенная.

— Как-то раз я был у голубей на крыше, случайно посмотрел вниз и увидел, как она садилась в такси. Я окрикнул ее. Она подняла голову. Она была такая… — Нужное слово застряло у него в горле. — Красивая. Она даже похорошела. Я подумал, что она, наверное, очень счастлива.

— Не думаю.