Ричард Бротиган - Собрание неоткрытых письмен для Эдны Уэбстер

И тут такое сотворил, что ни в сказке сказать — ну, то есть, они, совсем как овцы начали, как собаки, как коровы или вообще. А я там сижу и смотрю. И мне всему так смешно везде стало. Тут дождь кончился, я тихо так из-под того дерева выкарабкался в мокрую траву и дальше пополз, подальше от Бена с Салли. Мокро по траве-то ползать. Но я тихо-тихо укандюхал. С Беном-то вообще потише надо. Гадкий он, мне такого пендаля отвесил и смеется надо все время. Говорит, я тупой, как пьяная собака, даже хуже. Ладно, я медленный иногда, но я ж не виноват. Я же очень-очень стараюсь. И я побольше Бена буду — я б ему показал, если б он такой гадкий не был. В общем, полез я обратно на горку — там, мой братец Чарли, говорит, беличьи яйца водятся. Я и в траве искал, и у сусликов в норах, и в кустах, и везде, в общем, весь день, пока кругом все не стемнело. Но наверно, плохо искал, потому что никаких беличьих яиц не нашел. Ни одного.

Я встретил Боба в «Тиффани-Дэвис» на Вилламетт-стрит. Я не видел его пять лет. Мы вместе ходили в неполную среднюю школу имени Вудро Вильсона.

Мы стояли с ним перед стойкой с журналами, разговаривали, улыбались, как это делают многие парни, которые друг друга давно не видели.

— Хочешь колы или чего-нибудь выпить? — спросил Боб через несколько времени.

— А чего б нет? — ответил я.

Мы пошли к прилавку и сели. Подошла официантка. Боб спросил, чего я буду.

— Наверно, колу, — ответил я. Себе Боб заказал чашку кофе.

Мы сидели там и разговаривали — о тех днях, что давно сошли с земли, о том, как все смотрится совсем иначе, когда тебе двадцать. О разном, в общем, говорили.

Потом Боб упомянул, что хотел стать актером и какое-то время провалял дурака в Голливуде, кое с какими актерами познакомился. Рассказал, как встретил Джеймса Дина в «Швабе» на углу Голливуда и Вайна.

Я видел Джеймса Дина в фильме «К востоку от рая» — очень тонкий актер. Но как и большинство кинозвезд, Джеймс Дин казался мне очень нереальным. Он принадлежал к миру, напоминавшему одну большую сказку. Я всегда думал о кинозвездах, как о людях поддельных.

— Дин носит очки, — сказал Боб. — С толстыми линзами.

— Ого, — ответил я.

— Я там с другими парнями был, — продолжал Боб. — Сидели, болтали, а Дин молчаливый такой. Вообще почти не разговаривает. Только слушает, но уж когда что говорит, так говорит что-то. Очень умный — только ужасно тихий. Языком не треплет что ни попадя. Когда что-нибудь говорит, то уж как скажет, так скажет. Понимаешь, о чем я, да?

— Чего ж не понять?

Я по голосу мог сказать — Бобу Джеймс Дин понравился. Почти больше ничего он про него не рассказывал, но когда закончил, у меня было такое чувство, что я сам с Дином познакомился. Очень реальный — и мне он тоже понравился. Странное такое чувство, приятное.

Все это произошло однажды в Юджине, штат Орегон, еще до того, как Джеймс Дин убился.

Они сидели за столиком в баре, населенном умненькими с виду людьми — они выпивали, смеялись и было им очень весело.

— Как ни верти, — сказала она, — на этом всё. С тобой больше не прикольно, и я не хочу больше тебя видеть. Ты был…

— Это так чертовски мило, — сказал Арт, поглядев на нее несколько секунд, а потом снова уставился в стол.

— И не надо со мной разговаривать так, будто ты в стране Хемингуэя, — сказала она. — Что, нельзя просто промолчать и не корчить из себя мелодраматического осла.

Его лицо закончило бледнеть. Губы немного подрагивали.

— Терпеть не могу этих детских сцен, — сказала она. — Инфантилизм. Инфантелячество.

Подошел высокий официант и спросил, готовы ли они делать заказ.

— Черт, нет, — ответил Арт, не отрывая глаз от стола.

Официант очень медленно отошел. Когда-то он был профессиональным боксером.

— Я ухожу, — сказала она.

— Валяй, — сказал он. — Валяй.

Она встала из-за стола.

— До свидания.

— Вали, — сказал он. Он смотрел в стол и слушал, как она уходит. Когда он поднял голову, ее уже не было.

Люди за соседним столиком хохотали так громко, что он не слышал своих мыслей.

— Сучка негритянская, — сказал он. И заплакал.

Пенни не появилась, и мне поэтому было очень хреново. То есть — ну, в общем, я на это рассчитывал, но она не появилась, и мне от этого было очень хреново. Пенни обычно приходит к ручью в середине дня и плавает там голышом пару минут, а вчера — не появилась.

Еще бы мне не нравилось прятаться по кустам и смотреть, как Пенни плавает голышом: она, наверное, самая красивая индианка во всем округе. Я просидел в кустах больше часа, пока не понял, что она не придет, а потом решил топать домой и сделать что-нибудь. Я выполз из кустов, прошел через ельник к дороге и двинулся домой.

А жара вчера стояла — как в преисподней воскресным вечером, наверное.

Иду я себе, и тут по дороге скачет на своей кобыле скачет мистер Перлих. Остановился рядом.

— Здрасьте, мистер Перлих, — говорю.

— Жарко, а? — спрашивает он.

— Ага. Ну да, как бы.

Мистер Перлих — это такой длинный тощий парняга, совсем без волос. Ну нет у него волос на голове. Все выпали, когда его жена себе черепушку из дробовика снесла.

— Знаешь, чего? — спрашивает мистер Перлих.

— Чего?

— Ой. Ой, даже не знаю, — говорит он. И отваливает — ни слова больше е сказал. Мистер Перлих всегда так чудит. С тех пор, как его жена себе черепушку отстрелила.

Мистер Перлих за поворотом скрылся, и я его больше не видел. Я дальше пошел.

А жарень такая стояла, что я весь аж употел. Аж коленки ослабли — это потому, что я почти и не обедал ничего.

На крыльце этой развалюхи — сидроварни Уинстона — загорала здоровая, жирная гремучка. Я кинул в нее камнем, но промазал. Она потрещала и под крыльцо увалилась. И за мной оттуда подглядывает. Я еще один камень кинул, и она уползла под сидроварню — больше я ее и не видел. Разозлилась, наверное, да еще как!

В небе над сидроварней висело одно облачко. Белое, на плевательницу похоже. Сейчас таких облаков почти и не увидишь — чтоб на плевательницы смахивали.

Когда я шел мимо дома Хиншоу, на ветке самого здорового клена перед крыльцом, на самой верхотуре, сидел Бен Хиншоу. Ему 64, а лицо у него мартышечье. Он за мной подглядывал из-за листика.

— Ты какого черта там делаешь? — заорал я.

— Пошел отсель, — ответил он.

— Чего с тобой такое?

— Пошел отсель. Пошел. Я птичка. Оставь меня в покое. Пошел отсель.

— А-а, так, значит, птичка, да?

— Угу. Птичка.

— И какая же ты птичка?

— Малиновка.

— И как там тебе малиновкой?

— Неплохо.

— Это хорошо.

Тут на крыльцо выскочила миссис Хиншоу и заорала:

— А ну не трожь его! Оставь моего мужа в покое! Пошел отсюдова и оставь его в покое!

Читать дальше