Джошуа Феррис - Безымянное

— Соскучился? — спросила она.

Тим не ответил. Лекарства еще действовали, но хождение накладывало непредвиденный отпечаток.

— Ты соскучился по мне, Тим? — повторила она.

Он стоял, заткнув второе ухо пальцем, чтобы заглушить шум автоматов с видеоиграми. Кто додумался ставить таксофон рядом с этими штуками? Заведение гордо именовалось «Крупнейшим в мире пит-стопом» — явно для приманки туристов. Тим вымылся в платном душе и купил новую одежду.

— Тим, зачем ты звонишь, если не собирался разговаривать?

— Я узнал, что ты болеешь.

— Кто тебе сказал?

— Повтори еще раз, что ты спросила?

— От кого ты узнал, что я болею? От Бекки?

— Нет, до того.

— Я ведь просила ее не говорить.

— До того, Джейн, до того.

— Я спрашивала, соскучился ли ты по мне.

Тим расхохотался.

— Ха-ха-ха-ха! ХАХАХАХА!

— Что смешного?

Мертвенный флуоресцентный свет заливал щиты с табачной рекламой, витрины с энергетиками, вертела с курами-гриль, стойки с открытками, затянутые в пленку глянцевые журналы, протоптанные на плитке тропинки к сладостям и чипсам и шаркающих ногами транзитных пассажиров, которые все это потребляли. Смех перешел в сдавленные рыдания. Тим отвернулся к телефонному аппарату, чтобы никто не видел.

— Да, — выдавил он. — Я соскучился.

В пригородах властвовало лето. Пахло свежеподстриженными газонами. Оросители размеренно стрекотали, выдавая веера брызг. Государственные флаги над гаражами по всей округе висели чинно, не трепыхаясь.

Он сошел с намеченного оптимального пути и сдался на волю сна в лесопарке, окруженном со всех сторон жилыми кварталами. Разбудил его звук сыплющейся земли. Что-то довольно большое пыталось зарыться под палатку. На косой матерчатой стенке шевелилась неясная тень. Тим выбрался наружу, во влажную утреннюю духоту, и почти нос к носу столкнулся с клыкастым сопящим зверем, на загривке которого топорщилась сивая щетина. Оторвавшись от своего занятия, зверь посмотрел на застывшего столбом Тима. Тот осторожно сделал один, потом второй шаг назад и медленно спрятался за палаткой. К его облегчению, бешеные раскопки почти сразу же возобновились.

Стадо он разглядел чуть поодаль, на небольшом косогоре у поблескивающей металлом «паутины» для лазания. Несколько отщепенцев рылись под деревянным забором, отделяющим парк от домов. Его собственный незваный гость тем временем, похрюкивая, раскачивал палатку и, вполне возможно, раздирал ткань в клочья.

Обернувшись на звук хлопнувшей двери, Тим увидел двух мужчин, выходящих из грузовика. Один потянулся, зевая. Оба были одеты в одинаковые темно-синие штаны и форменные рубашки с короткими рукавами, а на двери грузовика виднелась какая-то неразличимая с такого расстояния эмблема. Вытащив из кузова по ружью с какой-то насадкой, мужчины подошли поближе к косогору и принялись отстреливать пасущихся хряков. Тим кинулся бежать, вскинув руки вверх. На его глазах все зверюги одна за другой повалились на землю, сраженные бесшумными выстрелами. Он вернулся к палатке. Разбудивший его кабан лежал на боку с торчащим в шее дротиком. Покуривая сигарету, к ним неспешно приблизился один из стрелков. На кармане рубашки значилось: «Парковая зона Даунерс-Гроув».

— Застрелили?

Егерь покачал головой.

— Нет, убивать их не положено.

— А кто это?

— Дикие свиньи.

Он затянулся сигаретой, втягивая щеки и всматриваясь сквозь прищуренные веки в знойную даль. Его напарник тем временем уже загружал первых свиней в кузов с помощью подъемного устройства. Егерь с сигаретой обернулся и молча окинул взглядом палатку.

— Здесь не разрешается разбивать лагерь, вы в курсе? — спросил он, выпуская вальяжную струйку дыма.

Ему снилось восставшее из мертвых индейское племя — воины выходили из кроваво-красного заката над центральными равнинами и из вод Великих озер. Их скорбные духи тянулись за ним еще с Вайоминга, с индейских каменных колец. За стенками палатки шла суровая подготовка к войне под хоровые песнопения. Индейцы не жаловали чужаков. Тим знал, но ничего не мог поделать, сгорая от жара, — то ли какая-то коварная болячка времен первопоселенцев, то ли тепловой удар. Грозные неразборчивые песнопения делались все громче. Наконец в палатку вошел вождь и потребовал произнести название племени, забытое врагами и потомками населяющих теперь эту землю врагов, стертое из памяти самой земли. Тим в отчаянии напряг память. Название упорно ускользало, жизнь повисла на волоске. Вождь, пахнущий популярным лосьоном после бритья, щелкнул средним пальцем по ботинку Тима, и Тим открыл глаза. За москитной сеткой палатки сидел на корточках загорелый почти дочерна мужчина средних лет со свистком на шее. Одет он был в белое поло с бейсболкой.

— Я спрашиваю, вы что тут делаете?

— Где я?

— Я уж думал, кто-то из парней обосновался, — продолжал мужчина. — Вы на моем стадионе.

Трясясь от озноба, Тим свернул палатку и покинул стадион под речовки тренирующейся на солнцепеке школьной команды Нортсайтской старшей школы — у широкой восточной кромки кукурузного пояса.

Он проснулся на жесткой полукруглой скамье в методистской церкви, воспевающей своими скромными белыми стенами простоту и величие Иисуса Аллегейнианского. Тим сел, подняв голову со сборника гимнов. Затекшие конечности загудели от притока крови.

Священник у алтаря репетировал проповедь перед пустым залом. Тим ушел бы, не будь он таким осоловевшим и тупым. Сквозь витражные окна лился солнечный свет. Тим дослушал окончание проповеди, которая завершалась цитатой: «У мудрого глаза его — в голове его, а глупый ходит во тьме; но узнал я, что одна участь постигает их всех». Он заподозрил, что снова бредит, однако подошедший священник все объяснил: судороги в ногах, вынудившие его вчера искать приют на церковной скамье (и нередкие, кстати, у профессиональных спортсменов), возникают из-за перенапряжения мышц, приводящего к воспалению и переизбытку определенного фермента, с которым организму сложно справиться.

— В подобных случаях, — растолковывал священник, — у человека мутнеет рассудок и начинаются разные видения.

Проповедник сидел на ряд впереди, вполоборота, чтобы видеть собеседника. Понять бы еще, успокаивает он его или, наоборот, хочет запутать…

— Откуда вы знаете? — спросил Тим.

— Бегаю марафоны.

Лицо у этого невысокого сухощавого человека с бородкой было серьезное, не допускающее неискренних улыбок. Он высказал осторожное предположение, что Тим не прихожанин, и тот без утайки признался, что добирается в Нью-Йорк, к больной жене. Ему уже не раз хотелось поделиться с кем-нибудь своими переживаниями и муками, но останавливал страх, что не поймут, и вместо сочувствия он получит презрительные взгляды.