Юрек Бекер - Боксер

Еще более неприятным заскоком, чем неумеренная тяга к гигиене, стало ее увлечение астрологией. У нее была масса трудов по астрологии, среди них толстенная книга с гороскопами известных людей, которые она хоть и не читала непрерывно, потому что все их давно прочла, но, однако же, время от времени перечитывала. Сама возможность для человеческих судеб зависеть от расположения звезд безмерно ее восхищала, так что Арону было совсем нелегко во время подобных разговоров сохранять серьезное выражение лица. Впрочем, он не думал, что это увлечение заходило у нее так далеко, чтобы по расположению звезд планировать собственные поступки, она ведь ни разу не произносила такого рода слова: «Раз сегодня Юпитер и Уран располагаются так и так по отношению друг к другу, я сегодня сделаю то-то и то-то или, наоборот, не стану делать того-то и того-то». Она, может, и про себя таких мыслей не держала. Ее увлечение астрологией носило преимущественно теоретический характер и оставалось непонятным для Арона. Один раз он прямо спросил ее: «Ты хоть сама-то в это веришь?», на что она отвечала: «Это так таинственно».

Последней чертой данной Пауле характеристики Арон называет — вот никак нельзя подыскать подходящее слово — ее фанатическую любовь к цветам. На мой вопрос, не слишком ли он переоценивает такого рода черты, Арон отвечает, что нет, что это непременная часть характеристики и хватит мне только и думать что о продвижении вперед нашей работы. Количество цветочных ваз, которые она перенесла из своей квартиры, на его взгляд, представляется совершенно непостижимым, подумать только, тринадцать штук, и он не может припомнить случая, чтобы хоть одна ваза хоть в одной комнате стояла пустая, ни единого раза со дня его возвращения.

Обычно она выходила из дому в половине девятого, а возвращалась вечером, примерно около половины седьмого. Арон же весь день оставался один, если не считать воскресений.

Однажды днем, на выходе из учреждения в центре города, где Арон получал ежемесячное пособие (первое упоминание источника доходов), он встретил одного знакомого, уцелевшего в том же самом лагере, что и он сам. Звали этого знакомого Авраам Кеник. Кеник заговорил с ним в вестибюле, спросив: «Арон, это и в самом деле ты?», потому что последний раз они виделись, когда их освободили. Еще он спросил: «Как ты очутился здесь, в Берлине?»

— А где ж мне еще быть?

— А я почем знаю. Дома, например.

— Ты будешь смеяться, — ответил Арон, — но я здесь дома.

— Верно, верно, ты здесь дома. Но я другое хотел спросить: почему тебя нигде не видно?

— А где меня может быть видно?

— Тебе разве никто не говорил, где мы встречаемся?

— Кто это «мы»?

— Ну, наши люди. Которые уцелели. По крайней мере, несколько.

— И где вы встречаетесь?

— У нас есть трактирчик. То есть не у нас, я даже не знаю, кому он принадлежит, уж наверняка не еврею. У тебя есть чем писать?

И на клочке бумаги Кеник записал адрес, трактирчик назывался «Гессенский погребок». Арон сунул клочок себе в карман и спросил:

— А что вы там делаете?

— Что мы там делаем, спрашиваешь? Едим, пьем, играем в бильярд, в карты, говорим о делах. Чего ж там еще делать?

— О каких таких делах?

— А ты приходи, — сказал Кеник. Это прозвучало заманчиво. Но тут его вызвали, он получил пособие и на прощанье повторил: — Приходи, приходи, я там почти каждый день обретаюсь.

Несколько дней Арон таскал записочку у себя в кармане, выбросить не выбросил, но, с другой стороны, и не думал, что она может ему когда-нибудь пригодиться. Ему просто не приходила в голову разумная причина, по которой следовало побывать в «Гессенском погребке», повидать Кеника ему не так чтобы и хотелось, а уж других выживших… чего они стоят, эти отношения? О чем он мог говорить с ними? В лучшем случае про пережитое, но эта тема его не привлекала, ничуть не привлекала. Арон представил себе, как они создали там своего рода новое гетто, хотя теперь их никто к этому не принуждает, а в этом он участвовать не желал. Ну разве что там, по словам Кеника, можно выпить — вот единственное, ради чего туда можно пойти. Наверно, водка, и в достаточном количестве, но надежды на выпивку не могли перевесить столь четко представшие перед ним неприятные стороны возможной встречи.

И вдруг Паула сказала за завтраком:

— Арно, я должна тебе кое-что сказать.

— Да?

— Ты мне не нравишься.

— Уже?

— Я серьезно, Арно, — продолжала она, — мне не нравится, как ты убиваешь свои дни. Ты живешь как старушка, как наша домоправительница. Ты ходишь за покупками, ты терпеливо стоишь в очереди, ты стряпаешь, ну что это за жизнь? Ты чего-нибудь ждешь? Я думаю, тебе надо найти какую-нибудь работу.

— Значит, ты так думаешь?

— Да, так. При этом я вообще не думаю про деньги, это тебе, надеюсь, понятно. Будь ты стариком…

— Ну и что же ты предлагаешь?

— Если хочешь, я могу узнать насчет работы для тебя. Работы всюду полно. Надо только обсудить, какое занятие ты считаешь для себя наиболее подходящим. Обсудим?

— Нет.

Арон сознавал, что Паула права. А ее предложение он отклонил прежде всего потому, что считал: это его дело, его и ничье больше. Однако вскоре он почувствовал благодарность к ней за то, что она так откровенно заговорила о его неопределенном состоянии, прежде чем он окончательно с ним свыкся. Паула заметила, насколько ему неприятна эта тема, и не стала продолжать, а просто-напросто умолкла. Вот Лидия, подумал Арон, та бы с него не слезла.

На другой день он отправился в «Гессенский погребок». Помещался этот погребок в удивительно сохранившемся квартале города, большая вывеска над входной дверью была написана буквами, словно сплетенными из виноградной лозы. Посреди зала стоял большой бильярд, вокруг которого толпились игроки. Арон внимательно поглядел, нет ли среди них знакомых лиц. Один из игроков спросил:

— Вы кого-нибудь ищете?

— Я ищу такого Кеника.

— Если он здесь, то посмотрите в комнате, — ответил тот.

Арон был недоволен подобным началом, он и без того пришел неохотно, и уж конечно не ради Кеника, а теперь все выглядело так, будто он явился, исключительно соскучившись по Кенику, потому что ни одного знакомого лица он здесь не обнаружил.

Игрок удивился:

— А в чем дело? Почему вы не хотите туда заглянуть?

Арон вошел в комнату, на дверях которой было написано «Частное владение», и сразу увидел, что собственно-то погребок, о котором говорил ему Кеник, размещается именно здесь. Прокуренная, защищенная от назойливых взглядов и доступная лишь посвященным комната, где примерно за пятнадцатью столиками сидели они, уцелевшие. Все еще пытаясь найти хоть одно знакомое лицо, Арон услышал, как кто-то громко выкликает его имя. Это Кеник спешил ему навстречу с распростертыми объятьями. Спешил и кричал: