Даниэль Кельман - Последний предел

— Истина, если ее вообще можно обрести, заключается в атмосфере. То есть в цвете, а не в графике и уж тем более не в правильных линиях схода. Этого ваши профессора вам, очевидно, не говорили?

— Нет-нет.

Я и понятия не имел, о чем он. О школе искусств у меня остались смутные воспоминания: бесплодные дискуссии на семинарах, бледные однокурсники, боявшиеся получить «неуд» за реферат, затхлый запах вчерашней еды в студенческой столовой, и кто-нибудь то и дело просил тебя подписать какое-нибудь воззвание. Как-то раз мне нужно было написать работу о Дега {21} . Дега? Я ничего не придумал и все списал из энциклопедии. Я проучился два семестра, и тут дядя помог мне устроиться в рекламное агентство; вскоре освободилась ставка художественного критика в местной газете, и меня приняли в штат. С самого начала я вел себя правильно: некоторые новички пытались сделать себе имя разгромными рецензиями, но так известности не добьешься. Нужно было, наоборот, всегда и во всем соглашаться с коллегами, а между тем ходить на вернисажи, чтобы потихоньку завязывать нужные контакты. Очень скоро я бросил работу в газете и стал писать статьи для нескольких журналов.

— Никто не рисовал лучше Микеланджело, у него была непревзойденная графика. Но цвет для него ничего не значил. Да вот хотя бы Сикстинская капелла: он совершенно не понимал, что и в самих красках… тоже кроется какая-то часть тайны. Вы записываете?

— Каждое слово.

— Вы знаете, я испробовал приемы старых мастеров. Какое-то время я даже сам изготовлял краски. Научился различать пигменты по запаху. Если вы достаточно в этом поднаторели, то сможете даже безошибочно их смешивать. Так я мог видеть лучше, чем мой остроглазый ассистент.

За соседний столик сели двое.

— Главное — шесть «С»! — заявил один. — Себестоимость, Содействие Сбыту, Соответствующие Статьи бюджета, Серийное производство.

— Посмотрите в окно! — потребовал Каминский. Он откинулся на спинку стула и потер лоб; мне снова бросилось в глаза, какие у него огромные ладони. Кожа потрескалась, на суставах пальцев зажившие мозоли: руки ремесленника. — Я полагаю, там, за окном, холмы, луга, иногда попадаются деревни. Правильно?

Я улыбнулся:

— Ну да, примерно так.

— Солнце?

— Да.

Дождь лил как из ведра. И уже полчаса я не видел ничего, кроме людных улиц, складов, фабричных труб. Никаких холмов или лугов, не говоря уже о деревнях.

— Однажды я задал себе вопрос, можно ли написать поездку на поезде вроде этой. К тому же всю целиком, а не ее моментальный снимок.

— Наши целевые группы, — выкрикнул человек за соседним столиком, — подтверждают, что текстура существенно улучшилась. Да и вкус мы усовершенствовали!

Я озабоченно подвинул диктофон поближе к Каминскому. Если тот парень не будет вести себя потише, он точно заглушит Каминского на пленке.

— Я часто размышлял об этом, — продолжал Каминский, — когда перестал писать. Как картина изменяется во времени? Тогда я подумывал о поездке из Парижа в Лион. Нужно изобразить ее такой, какой она осталась в воспоминаниях, и притом сжатой до типического состояния.

— Мы еще не говорили о вашем браке, Мануэль.

Он нахмурился.

— Мы еще… — попробовал было я снова.

— Пожалуйста, не обращайтесь ко мне по имени. Я старше вас и привык к другому стилю общения.

— Мы заработали бы миллионы, — выкрикнул человек за соседним столиком, — если бы знали, как отреагируют европейские рынки: как азиатские или иначе?

Я обернулся. На вид ему было немного за тридцать, пиджак сидел на нем нескладно. Он был бледен и косо зачесал жидкие волосы, чтобы скрыть лысину. Именно таких типов я просто не выносил.

— Миллионы! — повторил он и тут встретился со мной глазами. — Ну что вам?

— Говорите потише! — потребовал я.

— Я и так говорю тихо! — огрызнулся он.

— Значит, еще тише! — сказал я и отвернулся.

— Это хорошо получилось бы на большом холсте, — продолжал Каминский. — И пусть отчетливо на нем ничего не различить, каждый, кто хоть раз проехал на поезде из Парижа в Лион, узнал бы эту поездку на картине. Тогда я думал, что это у меня получится.

— А потом еще вопрос размещения производства! — выкрикнул человек за соседним столиком. — Я спрашиваю, в чем наши первоочередные задачи? Они не знают!

Я обернулся и пристально посмотрел на него.

— Вы на меня смотрите?

— Нет! — отрезал я.

— Наглец! — бросил он.

— Шут гороховый! — отпарировал я.

— А вот этого я не потерплю, — сказал он и встал.

— Может быть, придется потерпеть. — Я тоже встал. Я заметил, что он намного выше меня. Все разговоры в вагоне умолкли.

— Сядьте, — произнес Каминский странным голосом. Этот тип, вдруг оробев, сделал шаг вперед, потом назад. Посмотрел сначала на своего приятеля, потом на Каминского. Потер лоб. Потом сел.

— Очень хорошо, — начал я, — это был…

— И вы тоже сядьте!

Я тотчас сел. Уставился на него, сердце у меня стучало как бешеное.

Он откинулся на спинку стула, поглаживая пустую кофейную чашку.

— Скоро час, мне нужно прилечь.

— Я знаю. — На секунду я закрыл глаза. Что меня так испугало? — Мы скоро будем в квартире.

— Я хочу в гостиницу.

«Тогда сами за нее и платите», — чуть было не взорвался я, но сдержался. Сегодня утром мне снова пришлось оплатить его номер, включая счет за доставку обеда. Подавая господину Вегенфельду кредитную карточку, я вдруг опять вспомнил о банковских счетах Каминского. Этот крошечный, высохший скупой старик, который путешествовал, спал и ел за мой счет, все-таки имел денег больше, чем я когда-нибудь смогу заработать.

— Мы остановимся у частного лица, у одной… У меня. Большая квартира, очень уютная. Вам понравится.

— Я хочу в гостиницу.

— Вам понравится!

Эльке приедет только завтра вечером, к тому времени нас там уже не будет, вероятно, она даже ничего не заметит. Я удовлетворенно констатировал, что идиот за соседним столиком теперь говорит тихо. Значит, я все-таки нагнал на него страху.

— Дайте сигарету!

— Вам нельзя курить.

— Меня устраивает все, что ускоряет дело. Вас ведь тоже, не правда ли? В живописи, хотел сказать я, столь же важно решать проблемы, как и в науке.

Я дал ему сигарету, он закурил, держа ее дрожащими пальцами. Что он сказал — «вас тоже»? Он что, догадался?

— Например, я хотел написать цикл автопортретов, но не смотря на себя в зеркало, не ставя перед собой фотографию, а по памяти, — написать свое лицо, каким я видел его в своем воображении. Мы ведь не представляем себе, как выглядим на самом деле, у нас же складывается совершенно ложный образ самих себя. Обычно мы пытаемся компенсировать это незнание всевозможными вспомогательными приемами. А если сделать наоборот, если писать именно этот ложный образ, и к тому же как можно точнее, со всеми деталями, со всеми характерными чертами!.. — Он стукнул кулаком по столу. — Портрет и вместе с тем не портрет! Можете такое вообразить? Но ничего не получилось.