Марсель Эме - Ящик незнакомца. Наезжающей камерой

Оставалось сказать самое трудное: о предложении Мишеля вернуться в семейное гнездо. Возвращение я постарался изобразить как нечто само собой разумеющееся, я ожидал, что Татьяна враждебно отнесется к этому, но не мог и подумать, что она взорвется от возмущения. У тебя что, никакой гордости нет? Ты что, предпочитаешь провести остаток жизни, ползая в грязи, барахтаясь в нечистотах? Неужели ты так глуп и не понимаешь, что брату твоему надоела Валерия и он думает, как спихнуть ее тебе? Не говоря уж о том, что за те копейки, которые ты будешь зарабатывать у Лормье, тебе придется содержать их обоих.

— Ты просто телок, олух, тряпка, слабоумный, но я не могу позволить тебе опуститься, не могу допустить, чтобы ты завшивел. Я попрошу тебя там больше не появляться. Я запрещаю тебе ходить туда!

Вот что я выдвинул в противовес ее доводам: во-первых, квартира на улице Сен-Мартен моя, а во-вторых, надо же мне иметь хоть какое-нибудь жилье, пусть даже комнату прислуги, которую тоже не так просто найти. Что до Валерии, то после гостиницы с ней покончено раз и навсегда. Татьяна встала и заходила взад и вперед по комнате, осыпая меня ругательствами и поношениями. Валерия, говорила она, предала тебя, перейдя к Мишелю, поэтому пусть выкручиваются сами. Но если же ты решишься, то дело ясное — учитывая твою мужскую натуру, не пройдет и трех дней, как случится то, чего стоит опасаться. А если тебе негде жить, то живи здесь. Зачем искать что-то другое?

— После того как ты провел эти два года в каталажке, тебе, чтобы приспособиться к нынешним тяжелым условиям, нужна забота, тебе нужна обстановка доверия и тепла. Где еще ты можешь на это рассчитывать, если не здесь, рядом с двумя такими женщинами?

Татьяна стала коленями на диван и прижала мою голову к своему плечу. Это было хорошее средство убедить меня. Я вдыхал чуть резковатый запах ее тела и одним глазом видел в ее пеньюаре начало груди, натягивавшей ткань. Я уложил ее на диван и сам стал на колени рядом с ней.

— Ты думаешь, я смогу жить вот так рядом с тобой и не потерять голову? Или ты согласна с тем, что рано или поздно я влезу к тебе в постель?

Татьяна не ответила и посмотрела на меня с вызывающим любопытством.

— Если я поселюсь у тебя, мне не надо быть ни красивым, ни соблазнительным. Достаточно просто того, что я буду здесь. И это окажется удобным. И это может оказаться удобным.

— Что бы ни случилось, Мартен, дело ведь совсем не в этом.

— Представляешь, Мишель вздумал взяться за перо. Он начал писать (но, правда, потом бросил) нечто вроде эссе о любви.

Не обращая внимания на смешок Татьяны, я вкратце рассказал ей содержание первой главы и процитировал заключение: «В любви отношения между полами прежде всего социальные». И когда я произносил эту фразу, вошла мадам Бувийон.

— Все верно, — подтвердила она, — прежде всего социальные. Когда я впервые встретилась с Адрианом в 19-м году, мне сразу же захотелось, чтоб он женился на мне, и не только потому, что он был красив, но и потому, что на нем была красивая форма. Я подумала тогда: такой красавец, так хорошо одет и все эти его медали, он должно быть богатый. Нет, я не рассчитывала на его деньги и не пыталась узнать о его состоянии — какой ужас! — но один вид всего этого богатства зачаровывал меня, вскружил голову и затронул сердце. И еще скажу, потому что это правда, Адриан мне казался очень умным, пока я считала его богатым, а потом — нет. Пусть он простит, если только слышит мои речи, что у меня такая мелкая душонка.

— Мама, что если ты нас накормишь ужином? Кстати, сообщаю, что, уходя, ты забыла положить ключ под коврик. Хорошо, что я рано вернулась, а то Мартену пришлось бы торчать у входа.

— Так вот оно что! — воскликнула Соня. — Весь вечер мне было не по себе. Я хотела сходить в кино, но на Елисейских полях повстречала Дуню Скуратову, и она пригласила меня выпить чаю. Несколько часов подряд она рассказывала о своем внуке — он поступил в этом году в Политехникум — и о внучке, которая уже стала кинозвездой. Бедная старая сорока, она так гордится ими. А я вовсе не тщеславна, но все же сказала Дуне, что ты защитила кандидатскую по математике.

— Как можно, мама? Это так глупо. Я часто вижусь с Пьером Скуратовым. Он прекрасно знает, что я провалилась и работаю манекенщицей.

— Ты права, но Дуня вряд ли знает, что такое кандидатская, а кроме того, она уже забыла, о чем мы говорили. Это все равно, что твой отец. Как-то он попросил рассказать о дворянстве моей семьи, а я, чтоб он отвязался (и это было так плохо), сказала, что мы были в родстве с Толстыми. Но Адриан не знал, кто такой Толстой, и все это забыл. Он был такой добрый. Как бы я хотела никогда не лгать, но вот нет-нет, и ложь сама вылетает из меня, да еще без причины.

За ужином, призвав мать в свидетели, Татьяна ругала меня за наивное желание вернуться в квартиру на улице Сен-Мартен.

— Если он любит брата, — ответила Соня, — то понятно, почему он хочет жить с ним.

— С братом, который сначала бросил его, а потом и предал?

— Близкие люди быстро забывают обиды.

На следующее утро в девять часов я представился начальнику кадров СБЭ Келлеру, который принял меня холодно, как проныру, навязанного ему вышестоящими, от которого фирме не будет никакого проку. Впрочем, он тут же сплавил меня секретарше, выдавшей мне чистые бланки анкет. В графе о месте жительства я указал дом на улице Сен-Мартен. Когда с формальностями было покончено, она проводила меня в пустой кабинет — малюсенький, с одним-единственным столом и стулом. Я должен буду сидеть здесь, объяснила мне секретарша, пока начальник отдела кадров не подыщет мне должность, но когда это случится, она не может сказать даже приблизительно, так как на данный момент штаты заполнены, и это означало, что я — нахлебник на шее у СБЭ. Выработанная в тюрьме привычка очень помогла мне переносить одиночество и бездействие в этой комнатушке, по размерам мало отличавшейся от камеры. На первый взгляд достаточно было минуты, чтобы осмотреть все, что есть в этом убежище, но нужно долго прожить в тюрьме, чтобы научиться досконально обследовать такое замкнутое пространство. Я посмотрел в окно, выходившее во двор, и сел на стул, задвинув колени под стол. В тумбах слева и справа от моих ног было по три ящика. Все они были совершенно пусты, кроме шестого — правого нижнего, в котором я обнаружил шариковую ручку. Поразмышляв минут пять, я вытащил ящик из стола, перевернул вверх дном и увидел то, что, собственно, и ожидал: с этой стороны ящик был полностью исписан шариковой ручкой. Я задвинул ящик и повторил операцию с первым — левым верхним, обратную поверхность которого покрывал тот же почерк. Не тратя времени на проверку остальных ящиков, я принялся читать: