Марсель Эме - Ящик незнакомца. Наезжающей камерой

— Можешь обернуться, я в пеньюаре. Кстати, Кристина пытается выдать меня замуж.

— Какая Кристина?

— Графиня де Резе, та, у которой я сегодня ужинаю. Она работала вместе со мной манекенщицей у Орсини, весной вышла за своего Резе, а теперь — можешь представить? — вбила себе в голову, что и мне надо бы сыскать подобную партию. Но это не мой удел. Сделаться красивой безделушкой в доме благородного господина, нет уж, спасибо. И все же брак меня очень прельщает. Чего я хотела бы, так это мужчину, с которым можно было бы работать, затеять что-нибудь трудоемкое, где требуется воля, терпение и даже отказ от всего, что не было бы этим трудным. Ты-то уж вряд ли сможешь предложить мне нечто подобное, но ты именно такой: работяга вроде меня, упрямец. Если б ты захотел, я охотно вышла бы за тебя.

— Ты смеешься надо мной.

— Подожди меня здесь. Я схожу на кухню. В нашей квартире негде помыться. Пользуемся простым умывальником.

Я еще раз взглянул на фотографию Кати. Между кроватью и окном висела еще одна, на которой изображена была Татьяна в возрасте тринадцати лет: худое, волевое и почти мальчишечье лицо несмотря на длинные — до плеч — волосы, фотографию, очевидно, сделали незадолго до смерти ее отца, во время оккупации. В больнице, куда его привезли после несчастного случая, от которого ему суждено было умереть, он сказал ей: «Позаботься о маме». Тогда же она ушла из школы, работала упаковщицей, доставляла товары на велосипеде, была горничной, позднее машинисткой, и все это время она продолжала учиться дома по вечерам. Я помогал ей в течение двух лет в ее занятиях и восхищался силой ее характера, осознанным чувством ответственности за мать и за саму себя. Когда мне пришлось прервать учебу, чтобы зарабатывать на жизнь и заботиться о младшем брате, наши встречи стали реже, я видел ее лишь от случая к случаю, всегда занятой, напряженной от борьбы, не оставляющей себе времени на то, чтобы быть красивой. Поэтому ее новая работа манекенщицей, казавшаяся мне скорее фривольной, ее метаморфоза и — главное — эта легкость рассуждений, так противоречащая всему, что я знал о ней до сих пор, удивили и разочаровали меня, как если бы Татьяна отказалась от всего, что было в ней лучшего. Она вернулась из кухни, и я снова отвернулся к стене, чтобы дать ей возможность надеть платье. Подкрашивая глаза перед зеркалом, висевшем на шпингалете окна, она быстро перебрала все проблемы, которые ставило перед ней замужество, и дошла даже до откровений на тему о своей личной жизни. Слишком занятая ресницами, чтобы следить за словами, она была прямодушна, будто говорила сама с собой, глядя себе же в глаза.

— Не хочу преувеличивать свои достоинства, но я действительно не так уж много видела женщин, которые по своей красоте могли бы сравниться со мной. И несмотря на это, мой любовный опыт не богат. Когда я работала, как проклятая, у меня было не слишком много времени, чтобы думать о мужчинах. Любовь для меня была глупость, пустяк, который я себе изредка позволяла. С восемнадцати лет я решительно отшивала парней, которые только и делают, что пасутся у твоей юбки и думают, как отобрать твое время. Зрелые мужчины мне подходили больше. У них свои дела, свои друзья, они не стремятся постоянно удерживать тебя при себе. Женщины для них как духи — их не нужно много. Полагаю, что ко всему они еще и боятся, как бы женщина не надоела им, если ее слишком часто видеть. Когда я стала манекенщицей, то изменила мнение. У меня появилось время, я начала разбираться в одежде, мужчины стали оглядываться на меня. Я мечтала пережить большое любовное приключение, роман, что ли. Мне хотелось мужчину молодого, красивого, пылкого, который жил бы мной одной. И я его получила. Красивый, как архангел, нежный, исступленный, растворенный в страсти, в абсолютной любви. На прошлой неделе я избавилась от него, задав предварительно хорошую взбучку. Силы мои иссякли. Меня уже тошнит от всех этих больших чувств, этих бурь, этих воздыханий. Когда я слышу «любовь и только любовь», то мне сразу видится какая-то ужасного вида машина, работающая вхолостую. В оккупацию, весной 44-го, я взялась доставить в Вандом за двести франков сто дюжин бретелек. На обратном пути наш поезд сломался и остановился прямо в поле. Я увидела там женщину, впряженную в плуг. Ей было плевать, что на нее смотрят. Она шла с перекошенным лицом, нагнувшись вперед, лямки врезались ей в грудь. А мужчина, втянув голову в плечи, шел за плугом, пытаясь подталкивать его и одновременно проделывать борозду. Он крикнул: «Жанна!» Они остановились перевести дух, переглянулись и окинули взглядом проделанную работу. Их лица блестели от пота. И они снова принялись пахать. Я часто думаю о них с завистью. Видишь ли, Мартен, любовь — это не просто слабость в коленках, внезапный жар, громкие вопли и несказанные тридцать три бесконечности. Любовь, настоящая любовь — это плуг.

— Да, наверняка, — ответил я, хотя ни в чем таком не был уверен. Направленный в такое русло разговор был не совсем мне понятен, во всяком случае он застал меня врасплох. Пока она подводила карандашом брови, я поразмыслил и смог уже говорить обдуманно: — Если откровенно, от такой любви к плугу у меня никогда глаза на лоб не полезут. Поставь себя на мое место, подумай, что меня ожидает: долгие годы работы в конторе или на заводе пока не выдохнусь, мелкие заботы и к этому куча неприятностей, которых достоин убийца. Ты можешь понять теперь, почему я хотел бы защитить любовь от жизни. Единственное мое желание — сделать из нее красивый букет роз, который я мог бы нюхать втайне от всех, чтобы как раз и забыть о героизме будней.

— О чем тебе следовало бы забыть прежде всего, так это о Шазаре и обо всем, что было потом. Если ты постоянно будешь укорять себя за содеянное, то никогда не выберешься из тюрьмы. Подумаешь — он убил человека! От этого не умирают. И уж во всяком случае это не причина бояться любви. Как тебе мое платье? Мне его одолжила на сегодняшний вечер хозяйка.

На ней было черное платье, плотно облегающее тело до самого подбородка. По-моему, его украшала какая-то темная деталь в виде веера, только не помню уж, где она крепилась — на талии или ниже живота.

— Ты в нем очень хороша.

— Что меня донимает, так это мое пальто, настолько оно никудышнее. К счастью, Жаник одолжил мне куртку. Она хоть и не по сезону, но, по крайней мере, я не буду в ней выглядеть смешно. Не говори, что это идиотизм, что нельзя придавать такое значение тряпкам. Я сама это знаю и знаю также, как женщины выходят замуж или становятся шлюхами. Всего хорошего. Пока.

Суп пах горелым, омлет был пересолен, а вино отдавало пробкой. Мадам Бувийон, продолжавшая поминать мужа, ничего этого не замечала и ела с завидным аппетитом.