Александер Андориль - Режиссер

— Наверное, лучше все-таки отложить съемки на потом, — отвечает Димлинг.

Началось все с того, что он разложил оловянных солдатиков и зверей в стеклянные банки и закрыл крышкой. Пусть свет, преломившись в стекле, попадает внутрь и отбрасывает тени. Разумеется, он не верил, что они говорили всерьез.

Ингмар в одиночестве сидит за маленьким монтажным столиком с четырьмя тарелками. Нога лежит на педали. Отражаясь, свет падает на его лицо. Слышно только, как жужжит мотор, вращаясь, пыхтит бобина и хлопает лента.

И вот раздаются писклявые голоса. Беседа окончена, и неуклюжий мужчина выходит из комнаты.

На экран проецируется картина: матовая поверхность. Ингмар видит себя, порывистыми движениями он швыряет книги на пол.

Он быстро проматывает этот эпизод и снова замедляет пленку.

— Не стоило ради нас убираться, — говорит Бёрье Люнд чужим низким голосом, расхаживая среди разбросанных, порванных книг.

Почему-то в руке у него ножницы, а Гуннар [15] Гуннар Бьорнстранд (1909–1986) — шведский актер, снявшийся в фильме «Причастие» в роли пастора. сделал себе на голове маленький смешной пробор, пошутив, что теперь будет ходить только так.

— Мне нравится.

— Тебе, может, и нравится, — улыбаясь, говорит Ингмар. — А про нас ты подумал? Ведь нам придется любоваться на твой проборчик всю осень.

— Ты бы лучше сделал себе причесочку а-ля Кеннеди, — смеется Бёрье.

— Нет уж, оставлю пробор, — отвечает Гуннар.

Бёрье проводит рукой по его волосам, прихватывает светлые кончики:

— Это у тебя со съемок «Райского сада» осталось?

— Давайте представим себе, — говорит Ингмар, — какой была бы жизнь этого пастора? Ведь никто больше не указывает ему, во что одеваться и как причесываться.

— И что?

— Он покупает ту же одежду, что и всегда, таскается к тому же парикмахеру во Фростнесе, когда припрет.

Они смеются.

— Он не менял прическу со школьных времен, — продолжает Ингмар. — Это, конечно, довольно-таки неприятно, Гуннар, но придется вернуться к дурацкому пробору.

— Школьник! — прыскает Бёрье.

— Который лишь слегка повзрослел, — говорит Ингмар. — Надо постричь его так, чтобы это было понятно.

— Кому вообще нужны актеры, раз есть парикмахеры, — бормочет Гуннар.

— Зачем ты все делаешь таким плоским? — спрашивает Ингмар.

— Хочешь сказать, у меня плоские волосы?

— Да уж, пышностью мысли ты не отличаешься.

Гуннар смеется.

Открыв дверь, Бёрье предлагает постричь его так, чтобы старая прическа угадывалась по отросшим волосам, как будто пастор давненько не был у парикмахера во Фростнесе.

Ингмар заходит в отдельный розовый кабинет в ресторане. П. А. надувает щеки, а Свен [16] Свен Нюквист (1922–2006) — знаменитый шведский оператор, много работавший на съемках картин вместе с Бергманом — в частности, на съемках «Причастия». Также известен как режиссер, сценарист, продюсер. , отвернувшись, хохочет.

— Иногда я думаю, сколько тут всяких возможностей: шикарное точечное освещение, можно снимать волосы против света, а передние планы какие, перспективы, да…

— Приходишь, например, и говоришь: сделайте так, чтобы ни единой тени, — размышляет Ингмар. — Как в обычный ноябрьский день.

— За это я тебя и люблю, — отзывается Свен, и кожа над его белесыми бровями краснеет. Свен листает альбом с фотографиями из Торсонгской церкви.

— Там красиво, — немного погодя говорит Ингмар.

— Правда? — спрашивает П. А. — Можно сделать почти точь-в-точь.

— Хотя мне бы хотелось, чтобы пространство было более узкое.

— Значит, вытянем его в длину.

— Во сколько это, по-твоему, обойдется?

— Сложно сказать.

— Хорошо, что пергаментная бумага не подорожала, Свен.

— Неплохо бы сделать в церкви крышу, чтобы не получилось халтуры, если будет туго со временем.

— Не надо на меня так смотреть, — отвечает П. А.

— Это дорого? — интересуется Ингмар.

— Дешевле, чем пол, — широко улыбаясь, говорит Свен.

— А что с полом?

— Не надо на меня так смотреть, — отвечает Свен.

П. А. разворачивает свое негнущееся тело к Ингмару:

— Понимаешь, я поговорил с Леннартом, и мы подумали, а ведь было бы здорово сделать настоящий каменный пол. Понятно, что это стоит бешеных денег, но представь, какая будет акустика.

Ингмар видит на экране себя самого в миниатюре: он встает, зажигает лампу на монтажном столе и выходит из комнаты. Возвращается за пиджаком и снова выходит.

Остановив пленку, он рассматривает высвеченный кадр с матовой поверхностью, проматывает немного назад и встает. Когда Ингмар гасит лампу на монтажном столе, жар металлического колпака окутывает руку, словно вода.

Уже в коридоре, запустив руку в карман в поисках ключей, он понимает, что забыл пиджак. Оборачивается, открывает дверь, проходит сквозь тень, такую же огромную, как он сам, и, снимая пиджак со спинки, немного отодвигает стул, а потом выходит из монтажной.

Кэби забралась в кресло с ногами и подложила под голову цветастую подушку, она читает копию сценария. Запах выдохшегося спирта поднимается от тонких листов.

Подперев подбородок ладонью, Ингмар стоит у окна и жует крекер.

— Пастор — это по-прежнему ты?

Она кладет на столик очки для чтения.

— Конечно, — говорит Ингмар. — В этом весь смысл.

Она словно бы заставляет себя посмотреть ему в глаза.

— А как же эта черствость, злость на ту, что…

— Просто пастор немного замкнутый человек, — перебивает Ингмар.

— Но ведь ты же не замкнутый, — возражает она, подавшись вперед, так что подушка проваливается ей за спину.

— Если бы я был пастором…

— Прости, но ничего смешного здесь нет, — вздыхает Кэби. — Жена умерла, в любовницах Ингрид Тулин.

— Какого черта! — Ингмар подходит ближе и вырывает сценарий у Кэби.

Он не смотрит, как она поднимается и делает несколько шагов. Не отвечает на ее взгляд.

Проводит рукой по грязным волосам.

Опустив голову, чешет затылок, оборачивается и кладет сценарий на стол рядом с креслом, где она только что сидела.

Он понимает, что им надо поговорить, подходит, дотрагивается до ее густых волос, зарывается в них лицом, осторожно прижимается к чуть влажному затылку.

— А ты не опоздаешь на читку?

— Опоздаю, — отвечает он, пока Кэби выскальзывает из-под его руки, одновременно подчеркивая и прерывая его ласки.

Она проходит мимо своего «Бехштейна» и тихонько садится у «Стейнвея», немного погодя исполняет фарфоровый звон в начале Тридцатой сонаты Бетховена.

Музыка выходит очень тягучей, она все время нажимает на правую педаль.

Звуки умножаются и не приглушаются модератором. Переливаются друг в друга, словно акварельные пятна на мокрой бумаге.