Борис Екимов - Пиночет

К отцовскому дому он прибился к вечеру, в колхозное правление так и не завернув, хотя знал, что его там ждали; загнал машину во двор и, не отпирая дом, сел на крыльце. Кончался день, долгий июньский день. На хуторе было тихо, а в отцовском дворе — и вовсе, даже кошка куда-то сбежала. Раньше были цветы. Теперь — пыльная лебеда, конопля. И в доме— пусто. Заходить туда неохота.

День кончился. Красное солнце садилось за деревьями. Редкие высокие облака, рассеянные по небу, загорались розовым. Корытину ни о чем не думалось, ничего не хотелось. Так бы сидел и сидел на теплых ступенях, словно подремывая. А когда прервется эта спокойная дрема, надо будет что-то решать окончательно.

Сюда, на хутор, Корытин приехал с твердым намерением исполнить волю отца. Эта воля — предсмертная. Тем более, что слово дал. Но если прежде просто-напросто не хотелось ему лезть в председательский колхозный хомут, это было естественно для человека взрослого и знающего, что творится в стране и здесь, рядом. Он и в добрые годы к председательству не стремился. Знал ему цену. А теперь — и вовсе: никому ничего не надо, никто ничего не знает, никто ни за что не отвечает. Сегодня — социализм, завтра — капитализм, послезавтра — может, иное... А у него была спокойная работа, положение и даже наперед добрый загад: новая организация появлялась в областном центре, и Корытина туда звали, обещая хорошую квартиру, хорошую зарплату и кое-что сверх того. Все это бросить? Ради чего?.. Тем более, что, проехав нынче и поглядев, Корытин совершенно отчетливо понял, что даже отцовский колхоз, который считается крепким, лучшим в районе, даже он расползается как тришкин кафтан. И уже не залатаешь: нечем и не к чему лепить — все прелое, все само собой рвется. Была огромная система, называлась “колхозный строй”. Снизу был фундамент, со всех сторон — крепкие связи, поддержки, подставки — словом, здание. Оно рухнуло. И как теперь в одной ли, в двух уцелевших комнатках жить? Бежать надо из этих комнат, пока цел.

Корытин это понимал и прежде — сколь об этом говорено-переговорено! — а теперь вовсе убедился. Все так и идет. Но как объяснить отцу? Не объяснишь. Один выход: сказать, что начальство против. Такое отец, может, и поймет. Мол, против — и все. И разговаривать не хотят. Начальственное слово, начальственную дурь отец всю жизнь на своей шкуре испытывал и цену этому знал.

“Против начальство...”, “Иди им и докажи...” — повторял и повторял про себя Корытин. И чем более повторял, тем более убеждался: это — единственный выход. Отец должен поверить. Тогда не нужно будет бросать все налаженное и ехать сюда.

Так он сидел на ступенях отцовского дома, пока не окликнул его девичий голос:

— Крестный! Ты где хоронишься?!

Стукнула калитка. Корытин поднялся. К веранде шла его крестница, старшая дочь двоюродного брата Степана.

— Здравствуй, крестный. Мы тебя в обед ждали. Пошли ужинать. Ибаню натопили.

— Здравствуй, здравствуй... — заулыбался Корытин.

Все печальные мысли его разом пропали, и лишь одно думалось: “Как быстро растут, как скоро взрослеют чужие дети...” Еще вчера девочка-школьница, нынче крестница его обернулась зрелой красивой девушкой. Высокая, статная — это в отца! — с длинными светлыми волосами, схваченными лентой. Легкое летнее платье не скрывало в меру полных, женственных плеч и рук. Лицом крестница тоже была хороша: ясноглазая, белозубая.

— Баня — это здорово, — одобрил Корытин. — Пошли.

Путь был недалек: лишь два двора миновать.

— Крестный, мамка с папкой не велят. Ты им можешь сказать? Они тебя послушают... — быстро-быстро, взахлеб стала говорить девушка. — Скажи им, пожалуйста, ведь это же не позорно — работать манекенщицей. Какой это позор? По телевизору показывают. Это ведь такая профессия. Так ведь? А они всяких глупостей наслушались. Мамка кричит, а папка молчит. Уперлись — и все. Меня приглашают...

— Погоди, погоди... — Корытин повернулся к девушке: — Кто тебя приглашает? Куда?

— Было объявление по телевизору. Я послала фотографию, и меня пригласили. А мамка — ни в какую... А папка — молчит. А мамка кричит: не смей. Они не понимают, что есть такая профессия. Им все кажутся всякие глупости... Наслушались...

Корытин не сразу сообразил, о чем речь, настолько это было неожиданно. А поняв, он чуть отступил, пропуская вперед себя крестницу и оглядывая. Она была хороша: высокая, статная, с милым лицом, в молодой, цветущей поре. Но то, о чем она говорила, было и для Корытина неожиданным и диковатым.

— А кому ты фотографию посылала? Откуда вызов? Какой город?

— Я по адресу посылала. Я покажу тебе, крестный.

— Покажи. Я погляжу.

Они уже подошли ко двору.

— Только не давай мамке. А то она все порвет.

Перед домом, за решетчатым штакетным забором, яркий палисадник красовался цветочными грядами, клумбами: анютины глазки, крупные, в ладонь, ромашки, синие васильки, бархотки, кусты алых и кремовых роз. Сразу было видно: здесь невесты живут.

За палисадом — крепкие ворота.

— Не отдавай мамке. Ладно? Пусть у тебя будет.

Ворота распахнулись.

— Крестному еще голову забей! Здорово живешь, кум. С приездом тебя. Проходи, — приветствовала гостя хозяйка и тут же дочерью занялась:— Тебе сказано было: забудь! Голову сверну, как куренку! В погреб посажу, под замок, и не выпущу! Учат дураков, не научат. Артистки нашлись, модельницы! Одна намоделилась, не ныне завтра на кладбище понесут.

— Я вовсе не собираюсь за границу. Я — в наш город, в Ростов. Я буду работать!

— Замолчи! Овечка глупая... Зарабатывальщица... Сиди где сидишь!

— Правильно! Лучше сидеть! И драные чулки да колготки штопаные носить! Да чирики! Чтобы все смеялись...

Девушка заплакала и убежала в дом.

Во дворе сразу сделалось тихо.

Стоял у ворот Корытин, рядом — хозяйка, а две ее младшие дочери испуганно глядели на них.

— Растишь, растишь этих детушек... — горько проговорила мать. — На свою голову... Прости, кум, что так встречаем, — со вздохом обратилась она к Корытину. — А вы чего встали? — спросила она у дочерей. — Не знаете дела?..

— Погоди, — с улыбкой остановил ее Корытин. — Дай хоть поздороваюсь с ними да погляжу.

Девчушки были славные, тоже — в отца: рослые, светловолосые, с разницей в два ли, три года.

— Гостинца вам не привез, — извинился Корытин. — В машине — жарко, конфеты расплываются. Возьмите, купите чего надо. Поделите на троих, не подеретесь? — шутливо спросил он, протягивая полусотку.

— Поделим, крестный! — радостно ответили девочки. — Мы купим...

— Покупайте чего хотите... — отмахнулся Корытин.

— Коз да корову не забудьте перевстренуть, покупальщики... — напомнила им мать.

— А Степан где? — спросил Корытин.