Ирина Сергиевская - Последний бебрик

Зоя включила телевизор. «О, yes, my darling!» — с готовностью выплюнул тот и заорал под цокот кастаньет народную аргентинскую песню. Май с усилием встал, захлопнул дверь, выбрался, пошатываясь, на лоджию и… вновь ничего не обнаружил за щитом. А может, не было никакого Анаэля? Может, златокудрый ненароком вылупился из хаоса невнятных фантазий Мая, как и фраза: «Он любил папиросы „Прима“, вареники с вишнями и водку в неограниченном количестве»? Май без сил привалился спиной к щиту — он вспомнил о клятве могилой матери и почувствовал стыд, несовместимый с физическим существованием.

В тот миг в воздухе над городом начались перемены: небо вывернулось пепельной стороной наружу, сухо и зло защелкали молнии, рыкнул гром — пришла новая гроза. Май тщился понять смысл небесных письмен, но изломы молний вспыхивали и меркли, неразгаданные. Меж тем Май-второй — наблюдатель, равнодушный к трагической бессмыслице жизни Мая-первого, издевательски развлекался: «Интересно, если тебя, братец, молнией шандарахнет и, предположим, не убьет, проявишь ли ты после этого феноменальные провидческие способности, как Ванга, или останешься прежним болваном?» Май с ненавистью стукнул себя в грудь: именно там, по его ощущению, жил поганый вечный спутник. Жалкий жест остался без ответа — спутник струсил, услышав командирский голос Зои:

— Исакич, к телефону!

Май покорно прошлепал в комнату, высунулся в коридор.

— Из милиции, — недоуменно прогудела Зоя.

— Здравствуйте, — хрипнул Май в поднесенную трубку. — Чем могу служить?

Сквозь треск на линии, покашливание и тихий свист прорезался неожиданно звонкий голос:

— …из… емого… отделения… старший лейтенант… ба. Вы — Май Семен Исаакович?.. Писатель?..

— Допустим, — безжизненно сказал Май.

— Как это, допустим? Вы что, не уверены, что ваша фамилия Май?

— Нет, в этом я как раз уверен. Вот в том, что писатель, сомневаюсь.

— Раз книжки пишете, значит, писатель, — заверил старший лейтенант.

— Вам, как работнику милиции, подобная наивность простительна, — вздохнул Май горько. — Больше у вас нет вопросов?

— Очень даже есть, — сказал милиционер почему-то смущенно. — У нас здесь задержанный. Говорит, ваш знакомый.

— A-а, такой с волосами до плеч, — мрачно догадался Май.

— Он. Вы можете подтвердить, что знакомы лично с этим гражданином?

— За что же его задержали? — перебил Май.

— Подозрителен показался. Кучу денег в обменном пункте вывалил — доллары искал, — поведал милиционер шепотом.

— А деньги фальшивые? — саркастически полюбопытствовал Май.

— Настоящие, — растерянно признался старший лейтенант и добавил жалобно: — Но у него еще другие деньги есть, которых быть не может вообще, потому что таких стран нету…

— А что мы вообще знаем о мироздании? — заунывно сказал Май. — Я был знаком с одним инженером, так он считал, что Земля только кажется круглой, а на самом деле плоская, как блин, и дырявая, потому что ее протыкали вилкой, когда жарили и переворачивали на сковородке.

— В городе много мошенников и фальшивых купюр, — продолжил робко милиционер, не слушая Мая. — Что же, мы не имеем права задержать вашего приятеля, чтобы личность проверить?

— Имеете. Я разрешаю, — начальственно сказал Май, заподозрив, что собеседник болен мозговой горячкой. — А паспорт у него не фальшивый?

— Документ подлинный, — подавленно доложил милиционер. — Выдан гражданину Анаэлю Внемли-Господи…

— Ко-му?! — вскричал Май так, что Зоя икнула от испуга. — Такой фамилии быть не может!

— У меня у самого фамилия Слушайрыба, — горестно заметил милиционер, кашлянул и вдруг затянул пугающе-монотонно, словно под действием гипноза: — Вы, Семен Исаакович, хоть и горький пьяница, но человек все-таки еще мыслящий, душевно чуткий. Вы должны были бы догадаться, что гражданин Анаэль Внемли-Господи считает неэтичным проявлять свои истинные способности в физическом слое Земли. Кроме того, он их здесь вообще лишен — на всякий, знаете ли, случай: чтобы не поддаться благородному искушению вправить кому-нибудь мозги или вмешаться в так называемый естественный ход вещей, подчас дикий, тупой и безнравственный.

— Что-о?! — очумело крикнул Май.

— Чего-о? — громыхнула Зоя, терзаемая лютым любопытством.

— Дикий! Тупой! Безнравственный! — проорал Слушайрыба. — Непонятно, что ли?

— Н-да… — опомнился Май и заметил соболезнующе: — Я всегда подозревал, что в милицию идут работать люди психически неустойчивые. Неудивительно, что этот задержанный тип довел вас, уважаемый Слушайрыба, до ручки. Он это умеет. Он даже мне на короткое время задурил голову! Это о многом говорит. Вы бы его психиатру показали, ну и сами заодно проверились.

— A-а, все равно, — с тихим отчаянием сказал Слушайрыба, вероятно уже избавленный от гипноза. — Деньги-то я на экспертизу отдал, как положено, да только глупо это: невиновен дружок ваш.

— Никакой он мне не дружок! — вспылил Май.

Слушайрыба проигнорировал реплику и — вновь поддавшись гипнозу — закричал умиленно-торжественно:

— Вот он мне, Анаэль златокудрый, знаки подает: скажи, мол, что как отпустят меня из ментовки, я сразу к Маю кинусь, бумаги важные на подпись принесу из издательства и водяры чертовой прихвачу в магазине, будь она неладна, а мог бы и отвадить от возлияний навек, между прочим…

— Не надо! — ужаснулся Май, чувствуя рядом огненное дыхание Зои. — Пошли все вон! Не смеете вторгаться в частную жизнь! Я — старый, больной…

Май захлебнулся воздухом, закатил глаза.

— …еврей!! — пальнула в трубку вместо него Зоя и прекратила разговор.

— Спасибо, — прошептал Май, отступая в комнату.

Возбужденная, ничего не понявшая Зоя уложила его поперек кровати, принесла валерьянку и, пока он покорно пил, кровожадно выясняла, о какой водяре кричал Слушайрыба. Май бессильно смотрел на трясущийся перед глазами малиновый зад и бубнил:

— Бред, ужас, кошмар…

Гроза унеслась. Закатный свет плеснул в комнату. Набухли золотом буквы на корешках книг, зажглась сапфировым огнем скучная стеклянная ваза. Это были божественные краски любимого художника Мая, скромного флорентийского монаха фра Анджелико. Неисчислимость синих тонов, патина золота — по необъяснимой разумом ассоциации — убедили Мая в том, что Анаэль не врун, не квартирный вор и не сумасшедший. Будь Май весел душой, как еще недавно, лет пять назад, он понял бы это сразу. Теперь вместо веселости был яд, уродующий явления простые и ясные до отвратительной неузнаваемости.

Именно в искажениях реальности Май ощущал приближение старости. В такие мгновения жестокая жалость к себе мучила его, и он позорно спасался, ухватившись за хвост первой подвернувшейся мыслишки — натурально, о деньгах. Эта мысль не знала покоя ни днем, ни ночью! Вот и теперь Май с болезненной живостью внушал себе, что поступил верно, не подписав сразу договор, предложенный Анаэлем, — договор малопонятный и, главное, унизительный в финансовом отношении. Ничтожнейший из шерстюков зарабатывал больше, чем посулил Маю Анаэль — существо, безусловно, странное, непознаваемое, но, вероятно, до смешного несостоятельное в практической жизни.