Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

Квэгган питал любовь ко всем древесным породам, а рыбачить не любил (разве что с оконечности пирса закинуть удочку, прежде чем отправляться в гости к внучатам). «Тсуга на желоба — самое милое дело», — отзывался он с нежностью о своем тсуговом водостоке, который вот уже четверть века не брала гниль.

Обретался тут и еще один бессемейный человек, йоркширец родом, одиноко живший южнее, за маяком, и хотя он редко наведывался в нашу бухту, но мы время от времени виделись с ним на мысу, когда ходили туда прогуляться. Он делился с нами своей радостью, что автоматический маяк работает исправно; едва завидев нас на подходе, он уже начинал говорить как бы про себя:

— А орлы-то как ширяют! Чем природа, мало что есть в жизни красивей. Вчера вы орла видали?

— Да, Сэм, видели…

— Это он ширял, чтоб осмотреться, окинуть округу, Широкие давал круги, мили в две размахом… Скоро-скоро увидите под этими камнями крабов, и весна наступит. Весной встречаешь крабиков с муху величиной. А видали вы, как слон устроен? А древние римляне щиты ведь свои из кочетиных крыльев мастерили!

— Из кочетиных, Сэм?

— Да-да. А возьмите пустыню Сахару — у тамошних верблюдов копыта формой, как большие опрокинутые плевательницы. Проложили по пескам железную дорогу, а термиты сожрали деревянные шпалы подчистую. Да-да, — прислонясь к маяку, кивает головой Сэм. — Теперь шпалы там металлические кладут, корытообразные, как верблюжьи копыта… Чем природа, мало что есть в жизни… А скоро птицы, а скоренько и крабы приведут весну. И увидите, милые друзья, как олени прямиком через бухту поплывут — рога красивые, кверху торчат, ветками на дереве плавучем, — прямо к этому вот маяку поплывут, поплывут-весною через бухту… А там и стрекозы геликоптерами запарят…

Дачники редко видели, какие погромы учиняла их домикам зима; им не доводилось испытать на себе, каково тут жить в эти суровые месяцы. Слыша, как воют и хлещут штормы в окна городских квартир, дачники, возможно, удивлялись, как это не смоет их летних хибар, как подхваченные волной колоды не сшибут свай и фундаментов, как не сметет домиков буря — непременно самая свирепая с 1866 года, по свидетельству городской газеты «Сан» (то есть «Солнце»), покупаемой в ту пору дня, когда настоящее солнце уже зашло, так иногда и не взойдя по сути. Возможно, на другой день дачники, приехав из города и оставив при дороге свои машины (в отличие от нас, у дачников машины есть), убеждались, что домики на месте, и качали головой, говоря: «А надежно мы их строили». И это правда. Но настоящая правда в том, что, не имея полиции, пожарной команды или иного учреждения для защиты граждан, Эридан зато имел от бога нечто, делавшее немногочисленных его обитателей совестливыми и рачительными. И некий незримый дух мог бы видеть, что на протяжении зимы рыбаки оберегали дачные домики, как свои собственные; с приходом же лета рыбаки уходили в море, не требуя и не ожидая благодарности. Верно и то, что в отсутствие рыбаков и дачники не стали бы безучастно глядеть, как гибнет рыбацкий домишко, — если, конечно, у них бывало время оглядеться в эти их дачные наезды, или если они сами были рыбаками (что не исключалось), или же людьми старого поколения.

Таков был Эридан, а давший ему имя разбитый пароход упраздненного ныне «Звездного пароходства» лежал за мысом, за маяком, — там, куда свирепый ветер-фён десятки лет назад выбросил его вместе с отказавшим двигателем и грузом маринованной вишни, вина и старого мрамора из Португалии.

Теперь за мертвым камбузом стлались по палубе травы, на стойках битенгов и кнехтов по-голубиному спали чайки, ощипывались ранними веснами от старого пера, освобождая место новому, блестящему, как свежая белая краска. У мертвого котельного кожуха сновали, влетая-вылетая, ласточки и щеглы. Запасную лопасть от винта как прислонили к полуюту спереди, так и не убрали. Внизу, среди нерушимой немоты, уснули вечным сном рычажные грузы и опоры. Травою поросли обрушенные салинги, в мертвых лебедках угнездились лесные цветы — клейтонии и квамассии с кремовыми лепестками. А на корме, словно указанием на мои собственные истоки — ведь я тоже родился в том грозном городе, где главной улицей лег океан, — все еще была чуть различима надпись: «Эридан», Ливерпуль…

Мы, нищета прибрежная, тоже были Эриданом — обреченной общиной, над которой постоянно висела угроза выселения. И Эридану же, с его вечным струением и током, был подобен фиорд. Ибо в звездном ночном небе (разбираться в нем меня научила жена) под сверкающим Орионом темно и зыбко струится созвездие Эридан, именуемое также и Рекою Смерти, и Рекою Жизни и сотворенное Юпитером в память о Фаэтоне, которого некогда обуяло гордое заблуждение, будто он не хуже своего отца, Феба, способен править огненной упряжкой солнечных коней.

Легенда говорит лишь о том, что Юпитер, видя, какая опасность грозит вселенной, метнул в Фаэтона молнию, и тот, сраженный, с пылающими волосами, рухнул в реку По; что, сотворив в честь Фаэтона созвездие, Юпитер из сострадания еще и сестер Фаэтона обратил в приречные тополя, дабы вечно им осенять и охранять брата. Но все эти Юпитеровы хлопоты показывают, что он не меньше Феба был поражен и озабочен дерзостной попыткой Фаэтона. Недавно местная городская газета, выказав удивительный по своей внезапности интерес к классической мифологии, усмотрела в названии нашего поселка некое оскорбление политического, даже международного характера или же признак иностранного влияния, и в результате какие-то налогоплательщики из дальних мест организовали кампанию за переименование Эридана в Бельвью [236] По образцу Бельвью, названия нескольких американских городов, буквально означающего «красивый вид» (франц.), «Шелл» — известная нефтекомпания. (уж не знаю, на каком основании). Что ж, вид отсюда на нефтезавод, вне всякого сомнения, красив: всю ночь без перерыва теплится багряная обетная свеча горящих нефтяных отходов пред светлеющим раскрытым собором завода…

Это было в День труда много лет назад, в начале войны; только что поженившись и решив провести в Эридане медовый месяц, а заодно свой первый и, думалось, последний совместный летний отдых, мы с женой явились сюда чужаками-горожанами (а я так и вовсе пришельцем с городского дна). Но совершенно не таким показался нам Эридан, каким он описан выше.

Взморье было заполнено народом. Приехав из города автобусом и впервые спустившись сюда от дороги, из благословенной зеленой прохлады леса, мы будто внезапно наткнулись на упрятанный за лесом шумный и людный курортный пляж. Я точно в гущу кошмара угодил — но это, должно быть, на меня, издавна привыкшего не спать ночами, а отсыпаться в дневные часы, так подействовали яркость и непривычность дневного света, солнца.