Иржи Кратохвил - Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер

Помощник учителя долго пребывал в уверенности, что я у него в руках и что стоит ему, венцу творения, только заронить зернышко намека на возможность разрыва, как курица Троцкая в полном отчаянии помчится за ним, размахивая покорными крыльями. Вместо этого я облила его таким ледяным равнодушием, что юноша затрясся в ознобе и с плачем кинулся к моим родителям. Разумеется, таким поступком он уронил себя и в их глазах тоже. С состраданием глядела я затем на себя со стороны: и как только я вообще могла с чем-то подобным (хотя и не всерьез) связаться? И я устыдилась, и стыд мой был глубоким, словно колодец.

Последовала еще одна длинная череда звучных призывов Бруно. И к тому времени я уже твердо знала, что хочу, просто-таки обязана с ним встретиться.

Но значит ли это, что мне придется ночью отправиться в один из городских парков? Да, вероятно, значит.

И на следующий же вечер я принялась придирчиво готовить наряд для встречи с Бруно. Метеорологи предсказали на ночь пятнадцать градусов и вытеснение теплого воздуха в высокие слои атмосферы.

Я разложила в своей комнатке (на кровати, стульях, столе и комоде) все, что у меня было, — от какой-то едва ли не униформы, которую надевала на занятия в Педагогический институт, до бального платья с танцевального вечера в Клубе, то есть от сатина до муслина, а потом применила метод исключения. В конце концов у меня не осталось ничего. Все не годилось! Ладно, начнем сначала!

Тогда я уже осознавала, что готовлюсь как будто бы к свиданию с настоящим женихом. Но почему «как будто бы»? Я действительно готовилась к свиданию с настоящим женихом!

Я переоделась в муслин и элегантно присела на краешек кровати, ожидая, откуда на сей раз раздастся олений рев. Время тянулось бесконечно, внутри стен маршировали неведомые огромные армии, готовящиеся куда-то вторгнуться, под потолком кто-то висел на турнике и наблюдал за мной испытующим взглядом, за окном то и дело падали звезды. И только около трех часов утра раздался призывный зов Бруно. Причем так близко, что в первый момент я подумала, будто он стоит прямо за дверью моей комнатки. А он и в самом деле оказался недалеко. Войдя на кухню, я через застекленные двери увидела его на балконе. Огромный гордый олень со слегка отливающим красным шерстью и могучими рогами, свод которых напоминал пролеты мостов или даже нефы соборов.

Поначалу мы просто стояли, глядя друг на друга через стекло двери. Он, нельзя отрицать, был заинтригован не меньше моего. Когда мы виделись в последний раз, он был еще обезьяной Фликом, а я всего лишь ребенком, четырнадцатилетней девчушкой, теперь же — поглядите-ка! — я уже женщина, создание, которое своей аристократической возвышенностью кое в чем не уступало даже этому оленю. Итак, друзья мои, мы еще какое-то время стояли и смотрели друг на друга. Потом я открыла дверь, и Бруно, как полагается, хотел было сделать первый шаг, но я уже выбежала ему навстречу Я обняла его мощную оленью шею и приникла к его косматому телу. От этого кровь в нем закипела настолько, что если кто-то и видел нас в сумраке, если кто-то смотрел на нас из темных окон домов напротив, то он наверняка получил стресс на всю жизнь. А от моего бального платья остались лишь муслиновые ленточки на рогах Бруно.

Случилось то, что должно было случиться. Ночь взрыва звезд и смерча над морем, ночь землетрясения в Сиракузах. Нам оставалось сказать друг другу лишь несколько слов. Я хотела знать, когда в следующий раз?.. Он не имел об этом ни малейшего представления.

— Кем ты будешь в другой жизни?

— Если бы я знал! Я не имею ни малейшего понятия, когда я появлюсь вновь. И хотя я отлично знаю, что моя сущность находится не здесь, я, к сожалению, дрожу за свою звериную шкуру и боюсь смерти, как если бы это была человеческая смерть. Я должен умереть, чтобы снова явиться, но мне не хочется подставляться под пулю охотника или быть растерзанным медведем либо волчьей стаей. А из оленьих поединков я всегда выхожу непобежденным, и я так ловок, что мне не грозит опасность упасть откуда-нибудь и сломать себе шею. Но все же я знаю, что мой долг — стремиться к смерти, чтобы некогда мы смогли встретиться и в наших человеческих обличьях. Прощай, моя милая, не печалься и не забывай!

И он вспрыгнул с балкона на крышу, и я услышала, как он скачет во тьме, так что из-под его копыт разлетается черепица.

На следующий день, только я вернулась с занятий, батюшка продемонстрировал мне нечто диковинное, бережно держа это между большим и указательным пальцами. Он когда-то был членом охотничьей корпорации Цислейтании, объединявшей охотничьи общества Чехии, Моравии, Силезии, Верхней и Нижней Австрии, Зальцбургского края, Штирии, Каринтии, Крайины, Тироля, Горицы, Бургенланда, Истрии и Триеста, Галиции, Буковины и Далмации, и хотя у него никогда не было времени охотиться и участвовать в охотничьих пирушках, об охоте он знал многое.

— Это классический экскремент европейского оленя, Cervus elaphus, — проговорил батюшка, показывая мне какашку, с одной стороны заметно заостренную, а с другой — как бы ровно обрубленную и с маленькой ложбинкой. — К тому же соблюдены и все размеры оленьего экскремента, — взволнованно продолжал он, — и прочие признаки, описанные в литературе. Но скажи мне, Сонечка, — вопросил он с огромным изумлением, — откуда на нашем балконе мог взяться экскремент оленя?

О нет, Бруно, вздохнула я про себя, этого ты не должен был себе позволять! И тут же мне пришло в голову, что оба — и батюшка, и Любошек-колбаска — разбираются в оленях, но только я знаю кое-что об их экскрементах!

Какашка Бруно затем служила батюшке амулетом. Он пропитал ее специальным охотничьим лаком, продел через нее суровую нитку и носил на шее, чтобы защититься от любых несчастий, подножек, ударов и плевков судьбы. И этот амулет исправно выполнял свою задачу вплоть до 1942 года, когда он и пальцем не пошевелил, чтобы спасти батюшку от сумасшедшего дома в Черновицах. Но об этом, господа, я расскажу позже, когда вам удастся лучше сориентироваться во всех описанных взаимосвязях.

После окончания Педагогического института я нашла себе место в школе на Антонинской улице. Школа располагалась прямо напротив одного из маленьких, сегодня уже уничтоженных городских кладбищ, но при этом неподалеку от центра, в шести минутах ходьбы от площади Лажанского. Может быть, вид, открывавшийся из окон моего класса на кресты и надгробья за низкой кладбищенской стеной, должен был вовремя предостеречь меня? Не знаю. Скорее нет. Мне кажется, что все, что я пережила, произошло бы в любом случае, а если бы я попыталась уклониться от этого, оно поджидало бы меня чуть дальше, возможно, лишь слегка изменив обличье.