Юрий Нагибин - Шестнадцать процентов

— Иначе можно горло застудить, — разумно заметил он. — Со свиданьицем!

Мы выпили.

— Машенька, взбодри еще маленькую!

Из недр магазина двое старцев в черных, как ночь, фартуках приволокли ящик с пивом и другой — с водкой.

— Ребята, покличьте шофера! — обратился Токарев к толпящимся у прилавка.

— Да на кой леший он сдался? Нешто сами не дотащим? — готовно-радостно отозвались ему, и я понял, что начальник шахтоуправления любим в поселке.

— Порядок! — согласился Токарев и пояснил: — Это Васе Придорожному на свадьбу!

— Понятное дело!.. Во гуляет!.. Это по-шахтерски! — посыпалось вразнобой.

Я вспомнил, что видел фамилию Придорожного на транспаранте перед магазином, и спросил Токарева, уж не о том ли передовике идет речь.

— Ну конечно! — улыбнулся Токарев. — Одного Придорожного воссияла звезда над Донбассом, нашего Василия… Неделю назад съездил он в Москву, получил орден Ленина из рук Михаила Ивановича Калинина, а по возвращении окрутился с драгоценной нашей девушкой Любой Званцевой из диспетчерской. Третьего дня торжественно справили свадьбу в клубе, вчера — по-домашнему, а нынче — вроде черствых именин. Пусть погуляют!.. Лишнего не скажу, но на данном этапе Придорожный дал десять норм обушком, тысячу процентов дневной выработки!..

Я поглядел в стакан, в его зеленоватую пустоту: уж не оттуда ли доносится этот сладкий голос, вещающий о том, что было предметом моих долгих и безнадежных поисков? Нет, из стакана пришло лишь тепло, чудесное, разлившееся по жилам тепло, а голос принадлежал человеку из плоти и крови, начальнику шахтоуправления Аверкию Павловичу Токареву. Все без обмана, все настоящее…

Через четверть часа мы подкатили к свеже-ярко-голубому крылечку нового дома Придорожного, подаренного ему шахтоуправлением. Метель к этому времени стихла, небо стало голубее крылечка, и ближайший террикон, залитый солнцем, делал вид, что вот-вот зазеленеет. И я чувствовал теплым и полным сердцем, что наконец-то вступаю в полосу удач.

В поместительном зальце было людно, нарядно от цветастых туалетов женщин, сизо от папиросного дыма, ворочающегося в солнечных лучах, шумно от говора, смеха и хриплой патефонной музыки. Посреди зальца стояли столы, тесно уставленные холодными и горячими закусками, пирогами, бутылками с водкой и вином, но сидели за столом лишь несколько старух, остальной народ, насидевшийся за два дня, предпочитал догуливать стоя, как на дипломатическом приеме.

Едва мы вошли, как навстречу Токареву широко шагнул рослый смуглый красавец в синем бостоновом костюме и новых хрустящих сапогах. Тугие, светлые, отливающие сталью кольца волос падали на чистый смуглый лоб, карим блестящим глазам было чуть тесно между сильной лобной костью и крепкими рдеющими скулами. Он был очень широк в плечах и равномерно плотен телом, поэтому в отдалении не казался таким уж высоким, но вблизи, словно джин, мгновенно вырос под самый потолок, и нам пришлось задрать голову, чтобы не потерять его лицо.

— Я там привез кой-чего, вели забрать, — сказал Токарев. — И знакомься: корреспондент из Москвы… А это — Василий Придорожный.

До того я полагал, что у меня обыкновенная мужская рука, но в могучей длани Придорожного потонула какая-то бледная детская ручонка. Василий широко, по-старинному, кинул поклон, отливающие сталью кольца волос дружно приподнялись, затем упали на лоб, и странно, что не зазвенели. Чуть ослабив рукопожатие, но не выпуская моих пальцев, Придорожный обернулся, коротко бросил: «Жена!» — и передал мою руку новобрачной: худенькой, усталой, как-то нежно испуганной. Из горячей ручищи Придорожного в слабую влажность руки его молодой жены, как из печки в снег…

— Поздравляю…

— Спасибо, — она опустила голубоватые веки с длинными тонкими ресницами.

Я был восхищен богатырской статью Придорожного, но и несколько разочарован. Выходит, что работа обушком целиком зависит от физической силы, и нет ничего удивительного, что такой гигант, как Придорожный, дал фантастическую выработку. Но когда я высказал свои соображения Токареву, он стал решительно возражать:

— Конечно, дистрофикам в забое делать нечего, но вы глубоко ошибаетесь, если думаете, что дело только в силе. Я могу вам показать ребят, дающих сейчас семь, восемь, даже девять норм, — обычные люди, вроде нас с вами. А вот Филипп Иванович Забродин за тысячу процентов перевалил, но разве он богатырь? Нормальный, крепкий, средних лет человек. Нет, все дело в том, что Придорожный действовал по уму, расчетом да сноровкой, иначе кой толк в его достижении? Поговорите с его подручными, они все тут, сами убедитесь…

Так мы и сделали, выпив предварительно за здоровье новобрачных. В другом конце зальца отбивала дробцы под патефонную пластинку яркоглазая девушка, по-цыгански черно и огненно броская, навальщица Дуся Десятчикова.

— Дуся, расскажи московскому корреспонденту, как вы рекорд ставили, — обратился к ней Токарев.

— Мы пахали!.. — сказала Дуся, звонко цокая каблучками и тряся плечами под тонкой шелковой кофточкой.

— Не ломайся, девочка!

— Пусть поцелует, тогда расскажу! — Плечи под тонким шелком затряслись еще чаще и зазывней.

— Он и без того тебя поцелует, а ты кончай трястись и поговори с товарищем.

Видимо, Дуся не щадила себя во все дни свадьбы, это особенно стало заметно, когда замолк патефон. Она прислонилась к стене, закинула голову и несколько секунд ловила воздух алым ртом, тонкая смуглая кожа страдальчески обтянула ее лицо. Затем она тряхнула волосами, звякнула браслетами на высоко обнаженных, прикрытых газом руках и, деревянно двигая губами, сказала:

— Пиши, корреспондент!.. Иной явится в забой и па-а-шел рубать… А Васька все выстукивает, выстукивает… И чего он выстукивает?.. — Она засмеялась и, кажется, в самом деле забыла, чего он там выстукивает.

Вдруг она снова резко кинула черные волосы вокруг головы, прищурилась и, будто читая далекий текст, заговорила медленно и четко:

— Мне невдомек было, чего он выстукивает, а для него там цельная музыка… Он слушал, как пласт сложен… как в нем сцеплено… и как его отпалка пробрала… Потом начал рубать, не часто и не особо чтоб сильно, но увесисто так, коротко… И у него крупные куски отваливались, не как у других — мелочь… Я едва за ним поспевала, но всёжки поспевала… Среди смены он — обушок в сторону, забрал у меня лопату и стал откидывать уголь. Я обиделась и в слезы… А он говорит: «Устали руки от одинаковых движений, это мне отдых…» Вот и все!.. А теперь уговор дороже денег, поцелуй меня, московский корреспондент!..

— Так неудобно, — сказал я, — давайте хоть на брудершафт выпьем.

— Ты со мной по-фрицевски не говори, давай по-русски…