Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7

— Я не могу это сказать, — возразил Мадич. — Вождь не может прогнать своего колдуна.

— Речь идет о жизни мальчика.

Пирак начал что-то возбужденно говорить Бинтангу. Тот в растерянности переводил взгляд с него на Адама, боясь принять решение. Преступить древние обычаи было для него немыслимо. Турахи никогда не поймут его, если он прогонит своего мананга. Но ведь ребенок… Он умрет, говорит доктор Адам. Племя улу отличалось необыкновенной любовью к детям. Когда два сына Бинтанга умерли, он удочерил двух маленьких девочек-китаянок: китайцы нередко отдавали детей женского пола, рождение которых у них считается нежелательным.

— Бинтанг говорит, что мананг должен лечить его сына так, как делает это наш народ.

Пирак гордо выпятил грудь и ударил в нее кулаком. Кто-то принес ему мешок с палками и камешками.

Адам Кельно повернулся и пошел прочь.

В отчаянии он долго сидел у водопада. Из длинного дома доносились звуки гонга и пение. Мадич и гребцы с лодки сидели поодаль и стерегли его на случай, если вдруг появится крокодил или кобра. «Бедный доктор Адам, — думал Мадич. — Ему этого никогда не понять».

Усталый Адам с трудом дотащился до маленькой отдельной хижины, где помещалась больница, а при ней — его комнатка. Он откупорил бутылку джина и принялся пить, пока шум ночного дождя не заглушил звуков гонга и барабана. Тогда он растянулся на койке и погрузился в тяжелую дремоту.

— Доктор Адам! Доктор Адам! Проснитесь! Проснитесь! — услышал он голос Мадича.

Многолетняя врачебная практика приучила его просыпаться мгновенно. Мадич стоял у его койки с факелом.

— Пойдем, — сказал он взволнованно.

Адам был уже на ногах и заправлял рубашку в брюки. В соседней комнате стоял Бинтанг, держа на руках мальчика.

— Спаси моего сына! — взмолился Бинтанг.

Адам взял у него ребенка и положил на грубо сколоченный стол для процедур. Мальчик по-прежнему весь горел. «Плохо дело, — подумал Адам. — Очень плохо».

— Держи факел поближе.

Он поставил мальчику градусник и увидел, как тело его сотрясла судорога.

— Давно с ним это? Когда началось — до захода солнца или после?

— Когда солнце село, он уже дергался.

Значит, прошло часа три или даже больше. Адам вынул термометр. Сорок два. Ребенок снова забился в судорогах, на губах его выступила пена.

Это могло означать только одно: поражен мозг, и необратимо. Даже если теперь ребенок выживет, он всю жизнь будет слабоумным.

Малорослый вождь умоляюще смотрел на доктора снизу вверх. Как объяснить ему, что его сын останется безнадежным идиотом?

— Мадич, скажи Бинтангу, что надежды очень мало. Он должен ждать снаружи. Оставь здесь факел и тоже жди снаружи. Я буду работать один.

Выбора не было — оставалось только усыпить ребенка.

Адаму Кельно показалось, что он снова в концлагере «Ядвига», в операционной пятого барака… Он склонился над ребенком, и что-то заставило его развязать повязку на бедрах мальчика.

«Если эти операции необходимы, я буду их делать. Но не думайте, что это доставит мне удовольствие».

Адам осторожно потрогал крохотные яички мальчика, ощупал их, провел рукой по промежности.

«Если их необходимо удалить для спасения жизни больного…»

Он вдруг попятился, и его всего затрясло. Глаза его загорелись безумным огнем. Тело мальчика снова свела судорога.

Час спустя Адам вышел из хижины и предстал перед встревоженным отцом и десятком туземцев, которые дожидались его.

— Он уснул спокойно.

Бинтанг испустил горестный вопль, прозвучавший словно крик раненого животного, бросился на землю и стал кататься по ней, колотя себя кулаками. Он громко изливал свое горе, пока не изнемог, а потом остался лежать ничком в грязи, покрытый кровью из ран, нанесенных собственной рукой. Только тогда Адам смог сделать ему укол снотворного.

Погода была нелетная, и Мак-Алистер прибыл в форт Бобанг на катере. Он пришвартовался к главному причалу посреди множества долбленых челнов. Вокруг стоял многоязычный гомон: китайцы, малайцы, муруты и ибаны вели меновой торг, препираясь из-за каждой мелочи. По всему берегу женщины занимались стиркой, другие набирали воду и уносили ее в горшках, подвешенных к коромыслам.

Мак-Алистер спрыгнул на причал, поднялся на берег и направился в британский квартал. Он шел по немощеной улице вдоль пристани, мимо главного склада из гофрированного железа, где остро пахло свежепрессованным каучуком, перцем и пометом летучих мышей, который хитроумные китайцы собирали в пещерах и продавали на удобрение, мимо китайских лавок и крытых тростником малайских хижин. Ворча сквозь пышные усы, он заставлял себя сдерживать шаги, чтобы не опережать слугу с зонтиком, защищавшим голову хозяина от жгучего солнца. Ветеран азиатских колоний, он был в гольфах и длинных шортах защитного цвета и энергично помахивал тростью на ходу.

Адам поднялся навстречу ему из-за шахматной доски. Мак-Алистер присмотрелся к положению фигур, потом перевел взгляд на противника Адама — его семилетнего сына, который учинял отцу настоящий разгром. Мальчик пожал руку Мак-Алистеру, и Адам отослал его.

— Неплохо играет паренек.

Адам с плохо скрытой гордостью сообщил, что сын уже читает и говорит по-английски, по-польски и может кое-что сказать по-китайски и по-малайски.

Они уселись в тени на веранде, откуда открывался вид на вечнозеленые леса и многоводные реки Борнео. Им принесли выпить, и вскоре новые звуки и запахи возвестили о наступлении сумерек, обещавших долгожданный отдых от палящего зноя. На лужайке перед домом Стефан играл с Терренсом Кэмпбеллом.

— За ваше здоровье, — сказал Мак-Алистер.

— Ну и чему я обязан, мистер Мак-Алистер? — спросил Адам со своей обычной прямотой.

Тот слегка усмехнулся:

— Знаете, Кельно, вы заслужили прекрасную репутацию в Кучинге. Гланды супруги нашего губернатора сэра Эдгара, грыжа комиссара по делам туземцев, не говоря уж о камнях в желчном пузыре нашего самого видного китайского купца…

Адам терпеливо слушал.

— Так вот, вы хотели знать, почему я здесь, в Бобанге?

— Да, почему?

— Скажу вам все начистоту. Мы с сэром Эдгаром планируем построить новую больницу с расчетом на будущее Саравака. Мы хотели бы перевести вас в Кучинг и сделать ее главным хирургом.

Адам отпил глоток — теперь он пил очень мало — и задумался.

— Согласно традиции, — продолжал Мак-Алистер, — главный хирург больницы автоматически является заместителем начальника медицинской службы Саравака. Позвольте, Кельно, мне кажется, все это вас не особенно радует.

— Это пахнет политикой, а я не силен по административной части.

— Не скромничайте. Вы же были главным врачом польского военного госпиталя в Танбридж-Уэллсе.