Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7

— Нет, я давно не был в Лондоне. Вчера вечером стал звонить своим прежним знакомым, и из первых четырех две замужем, одна беременна, а у четвертой к телефону подошел какой-то мужчина.

— Ну-ка, посмотрим, — сказал Шоукросс, запустив толстые пальцы в жилетный карман и вытащив записную книжку. Листая ее, он несколько раз что-то одобрительно промычал. — Давайте встретимся за обедом в «Мирабелле» в два часа. Что-нибудь придумаем.

Абрахам Кейди, протрезвевший и пришедший в себя, свернул на Керзон-стрит и вошел в уютное святилище ресторана «Мирабелла». Его встретил метрдотель. Эйб на секунду остановился и бросил взгляд в дальний конец зала, где обычно сидел Шоукросс. Тот был с какой-то рыжеволосой. На вид — настоящая англичанка. Недурная фигура, насколько можно видеть. И выглядит не совсем дурой. Явно нервничает. Это нормально: все они нервничают перед тем, как познакомиться с писателем, а потом обычно разочаровываются. Они думают, что блестящий ум писателя должен порождать исключительно жемчужины мысли.

— А, Абрахам, — сказал Шоукросс, выбираясь из-за столика. — Познакомьтесь — Синтия Грин. Синтия — секретарь одного из моих коллег по издательскому делу и поклонница вашей книги.

Эйб взял руку девушки и тепло пожал ее, как всегда пожимал руку женщинам. Рука была немного влажной от волнения, но ответила крепким пожатием. Рукопожатие всегда о многом говорило Эйбу. Он терпеть не мог, когда рука, протянутая женщиной, оказывалась мокрой и вялой, словно рыба. «Неплохо сработано, Шоукросс», — подумал он.

Девушка улыбнулась ему. Игра началась. Он сел за стол.

— Официант, принесите моему другу чего-нибудь опохмелиться.

— Виски со льдом, — заказал Эйб.

Шоукросс заметил, что лед — это варварство, а Эйб в ответ рассказал про одну свою знакомую англичанку, которая выпивает каждый Божий день по бутылке шотландского виски, но никогда не кладет в него лед, потому что боится испортить себе печень.

— Ваше здоровье.

Прихлебывая виски, они стали просматривать скудное меню военного времени, а Эйб втихомолку разглядывал мисс Грин.

Первое, что ему в ней понравилось — не считая внешности и крепкого рукопожатия, — это то, что она явно хорошо воспитанная англичанка и помалкивает. Внутри каждой женщины прячется вулкан, но у одних он помимо их желания непрерывно изливает через рот бесконечный поток болтовни, а у других дремлет и извергается только в нужный момент и так, как нужно. Эйбу нравились молчаливые женщины.

Подошедший к ним человек в форме капитана передал Дэвиду Шоукроссу записку. Тот поправил очки и недовольно сказал:

— Я понимаю, это будет выглядеть, как заранее подготовленная уловка, чтобы оставить вас наедине, но меня просят приехать русские. Невежи проклятые. Так что попытайтесь управиться без меня. И не вздумайте переманить моего автора в ваше издательство. Он скоро напишет хорошую книгу.

Они остались одни.

— Вы давно знакомы с Шоукроссом? — спросил Эйб.

— С тех пор, как он начал ездить в госпиталь навещать одного раненого.

Этот голос он не мог не узнать.

— Саманта!

— Да, Эйб.

— Саманта!

— Мистер Шоукросс любит тебя, как сына. Он позвонил мне сегодня утром и сказал, что ты полночи плакал. Прости, что я тогда сбежала. А теперь вот я здесь. Я знаю, ты ужасно разочарован.

— Нет… Нет… Ты такая красивая!

Сидя на поляне, Эйб и Саманта смотрели, как над ними волна за волной пролетают самолеты, направляющиеся на континент. Все небо было черно от неуклюжих бомбовозов и прикрывающих их стаек истребителей. Когда последняя волна скрылась за горизонтом, наступила тишина и небо снова стало голубым. Эйб задумчиво глядел на Линстед-Холл.

Госпиталь дал ему отпуск при условии, что он дважды в неделю будет являться на процедуры. Кроме того, доктор Финчли настоятельно рекомендовал ему держаться подальше от Лондона. Эйб чувствовал, что пребывание в Линстед-Холле, с его запахами вереска и конского навоза, идет ему на пользу. Но ежедневно пролетавшие над ними самолеты постоянно напоминали, что где-то там идет война.

— Ты стал такой задумчивый, — сказала Саманта.

— Война обходит меня стороной, — ответил он.

— Я знаю, тебе не сидится на месте. Но может быть, в конечном счете тебе суждено было стать именно писателем. Я знаю, что у тебя в голове вертится книга.

— Руки мешают. Начинают болеть уже через несколько минут. Возможно, придется сделать еще одну операцию.

— Эйб, а ты никогда не думал о том, что я могу стать твоими руками?

— Не знаю, можно ли таким способом написать книгу… Просто не знаю.

— А может быть, попробуем?

Это вернуло Абрахама к жизни. На первых порах получалось плохо — он не привык посвящать других в свои творческие муки. Но с каждым днем он приучался мыслить все более четко и вскоре уже мог диктовать часами напролет.

Когда отпуск кончился, Эйба демобилизовали, и после прощальной пирушки со старыми товарищами в офицерском клубе он переехал в Линстед-Холл, чтобы писать.

Саманта стала его молчаливой помощницей и привилегированной свидетельницей уникального творческого процесса — создания романа. Она видела, как Эйб, забывая о реальной действительности, с головой погружается в другой мир, который творит сам и по которому странствует в одиночестве. В этом не было никакого волшебства, никакого вдохновения, которого люди обычно ждут от писателя. Был только упорный труд, требующий особой сосредоточенности и силы воли, — вот почему на свете так мало настоящих писателей. Конечно, бывали и такие минуты, когда все само собой укладывалось в нужный ритм или — еще реже — когда творческое воображение несло его, словно на крыльях. Но чаще всего Саманта видела сомнения, муки, нервные срывы и изнеможение, когда у него просто не оставалось сил поесть или раздеться.

А за кулисами постоянно находился Дэвид Шоукросс. У него была счастливая способность: он всегда точно знал, когда Эйбу надо отключиться и отвести душу в Лондоне — напиться как следует, прополоскать мозги и снова сесть за чистый лист бумаги. Он говорил Саманте, что Эйб владеет главным ключом к величию — он не только отдает себе отчет в своем литературном таланте, но и понимает, в чем его слабые стороны. Шоукросс говорил, что мало кто из писателей способен к такому самоанализу, потому что они все слишком тщеславны, чтобы признать свои недостатки. В этом и заключалась сила Абрахама Кейди, и свою вторую книгу он писал более уверенно. Ему еще не было и тридцати, а писал он так, словно ему шестьдесят.

Книга, которую он назвал «Жестянка» (так прозвали летчики самолет «тандерболт»), представляла собой безыскусныи рассказ на классическую тему — о людях на войне. Ее героем был генерал-майор Винсент Бертелли, бывший уличный хулиган, итало-американец во втором поколении. Став офицером в начале 30-х, он быстро выдвинулся во время войны, в которой авиация играла такую большую роль. Это был неумолимый и на вид бесчувственный человек, всегда готовый пойти на тяжелые потери в опасных налетах, руководствуясь принципом «война есть война».