Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7

— Но вы и Кельно знали то же самое и все же не были отправлены в газовую камеру. Вместо этого вы оказались в частных клиниках. Я утверждаю, что доктор Дымшиц был отправлен в газовую камеру потому, что был стар и бесполезен. Я утверждаю, что именно в этом, и ни в чем другом, состояла истинная причина. Далее, доктор Кельно заявил, что был жертвой коммунистического заговора. Вы коммунист. Что вы по этому поводу можете сказать?

— Я приехал в Лондон, чтобы говорить правду, — выкрикнул Лотаки. — Почему вы думаете, что коммунист не может говорить правду или давать показания в пользу некоммуниста?

— Вы слыхали про Бертольда Рихтера, высокопоставленного восточногерманского коммуниста?

— Да.

— Вам известно, что он и сотни других нацистов, которые работали в концлагерях, теперь служат коммунистическому режиму?

— Минуточку, — прервал его Гилрей и повернулся к присяжным. — Я не сомневаюсь в справедливости этих слов мистера Баннистера, однако это не означает, что они что-то доказывают.

— Я утверждаю, милорд, что у коммунистов есть очень удобный способ реабилитировать бывших нацистов и эсэсовцев, которые им нужны. Каким бы черным ни было их прошлое, об этом прошлом забывают, если они приносят себя на алтарь коммунизма и могут быть полезны режиму.

— Но вы же не хотите сказать, что доктор Лотаки нацист?

— Я хочу сказать, что у доктора Лотаки исключительные способности к выживанию и ему удалось выкрутиться даже не один раз, а дважды. Доктор Лотаки, вы сказали, что обратились к Кельно как к своему начальнику и говорили с ним об этих операциях. Что бы вы сделали, если бы доктор Кельно отказался их делать?

— Я бы… я бы тоже отказался.

— Больше вопросов не имею.

Эйб сидел в темной комнате. Перед домом остановилась машина, открылась и закрылась входная дверь.

— Пап?

Бен нашарил выключатель и зажег свет. Отец полулежал в кресле напротив двери, вытянув ноги, и на груди у него стоял полный стакан виски.

— Пап, ты напился?

— Нет.

— Выпил?

— Нет.

— Все уже почти час как собрались у Шоукросса и ждут тебя. Миссис Шоукросс приготовила угощение, там играет пианист, которого они пригласили… в общем, леди Видман послала меня сюда за тобой.

Эйб отставил стакан, поднялся на ноги и некоторое время стоял опустив голову. Бен не в первый раз видел отца в таком состоянии. В Израиле он часто заходил к нему в спальню, служившую и рабочим кабинетом. После того как отец целый день писал, он был совершенно измучен, иногда плакал из жалости к какому-нибудь персонажу книги, иногда бывал таким усталым, что не мог даже зашнуровать туфли. Так же он выглядел и сейчас, только еще хуже.

— Я не могу их видеть, — сказал Эйб.

— Ты должен, пап. Стоит тебе их увидеть, и ты забудешь, что они были изувечены. Это веселые люди, они смеются и прекрасно держатся, и все очень хотят видеть тебя. Еще один мужчина приехал сегодня утром из Голландии и две женщины — из Бельгии и Триеста. Теперь все налицо.

— За каким дьяволом я им нужен? Хотят посмотреть на того, кто вытащил их в Лондон и собирается выставить на всеобщее обозрение, как уродов в цирке?

— Ты знаешь, зачем они здесь. И не забывай, что ты для них герой.

— Какой там, к дьяволу, герой.

— Ты герой и для Ванессы с Йосси, и для меня тоже.

— Ну да, как же.

— Ты думаешь, мы не понимаем, ради чего ты все это делаешь?

— Еще бы, ведь мы оказали всем вам чертовскую услугу. Принимайте дар от нашего поколения вашему. Концлагеря, газовые камеры, растоптанное человеческое достоинство. Принимайте дар, ребята, и вступайте в нашу цивилизованную компанию.

— А как насчет дара мужества?

— Мужества? Ты хочешь сказать — страха, что не переживешь этого, а потом — мучительных попыток примириться со своей судьбой? Это не мужество.

— Они приехали в Лондон не потому, что они трусы. Ну, пойдем. Я надену тебе туфли.

Бен опустился на колени и завязал отцу шнурки. Эйб протянул руку и погладил его по голове.

— Что у вас за дурацкие ВВС, где разрешают отращивать такие усы? Сбрил бы ты их к черту.

Как только они вошли в квартиру, Эйб понял, как это хорошо, что Бен вытащил его сюда. Шейла Лэм тут же подвела его к шести мужчинам и четырем женщинам, которые стали теперь ее подопечными. Рядом с ним были Бен и Ванесса, которые помогали ему кое-как объясняться на иврите, и Йосси, который не сводил глаз с его дочери. Присутствие троих молодых израильтян вселяло во всех некое мужество. Никто не пожимал никому рук — все обнимались, целовались и чувствовали себя братьями и сестрами.

Дэвид Шоукросс преподнес каждому по комплекту книг Абрахама Кейди с его автографами. Настроение у всех было, как у солдат перед боем. Эйб, снова ставший самим собой, болтал с доктором Лейберманом и отпускал шутки по поводу своего единственного глаза, что сближало их еще больше.

Через некоторое время Эйб и Лейберман отошли в сторонку.

— Ко мне обратился ваш адвокат, — сказал Лейберман. — Он думает, что, поскольку почти все они будут давать показания на иврите, мне лучше выступить в качестве переводчика.

— А как же насчет ваших показаний в качестве врача? — спросил Эйб.

— Они полагают, и я с этим согласен, что показания врача произведут большее действие, если будут исходить от англичанина.

— Сначала англичане не проявили большой охоты, — сказал Эйб. — Вы знаете, как не любят врачи давать показания друг против друга. Но в конце концов все же нашлось несколько добрых людей.

Вечер получился неожиданно приятный, но под конец всеми овладела внезапная усталость, и прежняя непринужденность исчезла. Все сидели, выжидающе поглядывая на Абрахама Кейди.

— Я еще не настолько пьян, чтобы говорить речь, — заявил он.

И тут они, словно сговорившись, одновременно поднялись с мест и встали перед ним, глядя на своего не-героя, который стоял опустив голову. Он поднял глаза и обвел взглядом всех: Дэвида Шоукросса с потухшей сигарой, леди Сару, похожую на святую, кроткую Ванессу, все еще остававшуюся англичанкой, Бена и Йосси, молодых львов Израиля. И жертв…

— Завтра в суде мы начнем изложение нашей позиции, — сказал он, ощутив новый прилив сил. — Я знаю, и вы знаете, какое ужасное испытание вам предстоит. Но мы здесь потому, что не хотим позволить миру забыть, что они с нами сделали. Когда вы будете стоять на свидетельской трибуне, пусть каждый из вас помнит про пирамиды из костей и пепла еврейского народа. И когда вы будете говорить, помните, что вы говорите от лица тех шести миллионов, которые больше никогда ничего не скажут… Помните это.

Все по одному подошли к нему, пожали ему руку, поцеловали в щеку и вышли из комнаты. Рядом с ним остались только Бен и Ванесса.