Сэмюель Батлер - Путём всея плоти

Никто никогда не верил в батлеровскую теорию о Гомере. Но сколько фантазии и сколько юмора в его штудиях об «Одиссее»! Батлер отталкивается от наблюдения, что только девушка могла написать эпизод с Навсикаей, такой женственный и такой тонкий, в котором, как никогда у Гомера, видно присутствие и достоинство женщины; где точно описывается домашняя работа (стирка белья и т. п.) и где вообще доминирует женщинах <���…>.

Кроме летних поездок на континент, Батлер, по возвращении из Новой Зеландии и до своей кончины, вел самый монотонный образ жизни из известных английской культуре. Ни любви, ни приключения, ни душевной драмы. Он жил с размеренностью часового механизма и — до смерти своего отца — очень скромно, по доходам. Он потерял порядочно денег, вложив их в одно канадское предприятие, и совершил долгое путешествие в Канаду, но заокеанский мир его не расшевелил, и Канада вскоре стала забытым краем в географии батлеровских чувств. Поразителен этот зазор между мыслительной и нравственной жизнью Батлера и его социальным бытием. <���…> Фестинг Джонс, который описал в двух томах жизнь своего выдающегося друга (с трогательными подробностями — вплоть до того, сколько носков и носовых платков Сэмюэль Батлер брал в путешествия), рассказывает в пространном и проникновенном вступлении к его «Selected Essays», как однообразно и с каким автоматизмом протекали дни Батлера в Лондоне [2] Он просыпался в 6.30 летом и в 7.30 зимой, шел в соседнюю комнату, зажигал огонь, ставил кипятить воду в котелке и возвращался в постель. Через полчаса он снова вставал, брал вскипевшую воду и выливал её в ванну, а на огонь ставил чайник. Одевшись, он сам готовил себе breakfast и заваривал чай. Когда все было готово, садился за стол, завтракал и читал «Таймс». В 9.30 приходил его секретарь Альфред, с которым он обсуждал финансовые и хозяйственные вопросы, а потом шел в Бритиш Музеум. Он приходил в библиотеку неизменно в 10.30 и занимал кресло в блоке В. Первый час он просматривал записи в блокноте, который всегда носил с собой, переписывал их, классифицировал и заносил в картотеку. Потом начинал писать ту книгу, которая была у него в работе. Он с большим удовольствием писал в библиотеке, чем дома. В 1.30 он покидал Бритиш Музеум и шел обедать. Три раза в неделю он обедал в ресторане, в остальные дни — дома. Без четверти четыре он закуривал первую сигарету. Он постановил курить как можно меньше и дошел до семи сигарет в день. В 5.30 он ужинал и пил чай, затем секретарь уходил на почту отправлять его письма, а Батлер садился писать музыку до 8 вечера. В этот час он обыкновенно шел навестить своего единственного друга Джонса, впоследствии — его биографа, — но возвращался домой всегда в 10, выпивал стакан молока с гренком, готовил дрова на завтра, выкуривал последнюю сигарету и ложился в постель точно в 11. <���…>.

Под спудом этого внешнего автоматизма сколько не таилось свобод и сколько не сбывалось духовных благовестий! Батлер заносил в свои тетради заметки обо всем на свете, но предпочитал музыку, живопись, мораль и биологию. Во всем он был дилетант, но дилетант энциклопедический и гениальный. По своему богатству, «Записные книжки» превосходят любые ожидания. Там больше мысли, больше чувства юмора и вообще больше чувства, чем в какой бы то ни было другой, современной Батлеру книге. Он методически писал «Путём всея плоти», но публиковать не решался. Его удерживал страх — и в то же время недовольство формой, которую он придал роману, по революционному духу порой граничившему с цинизмом. Батлер и вправду ненавидел семейную жизнь, но ненавидел в части её нетерпимости и негибкости. Б «Записных книжках» он признается, что завидует Мельхиседеку, который не знал родителей! У семейной жизни должен быть свой срок. Подрастающему поколению надо давать свободу. Такого рода был «цинизм» Батлера. И столь же циничным звучало его утверждение: «Как хорошо иметь деньги!». Кажется, в «Путём всея плоти» он говорит о бедности, как об «эмбриональном состоянии», — формула, которую позаимствовал Бернард Шоу, а уже от него — другие. То же самое можно сказать о его «циничной» антихристианской позиции — на самом деле, это позиция всего лишь антицерковная и антипротестантская. Батлера раздражает богатство прелатов и протестантское ханжество в родительском доме. Как бы парадоксально это ни звучало, Батлер и тут сближается с Сёреном Кьеркегором, они вообще близки по главным установкам (по отношению к одиночеству, «конкретному бессмертию», к Сократу, по антиклерикализму и антигегельянству). Проблемой «конкретного бессмертия» Батлер был одержим всю жизнь. В разнообразных эссе, в предисловиях к своим книгам, в бесчисленных заметках для себя он задается вопросом о возможности преодолеть физическую смерть. Батлер справедливо замечает, что жизнь многих людей есть, на самом деле, полусмерть («Записные книжки»). Напротив, некоторые люди-творцы — например, Шекспир, — начинают жить через сотню лет после своей физической смерти. Это замечание — лейтмотив у Батлера. Озабоченный «тотальной жизнью», неделимой и «почти вечной» (органической жизнью, которая передается через семя), Батлер понимает, что, не имея потомков во плоти, он рискует умереть «окончательно». Человек живет и продолжается через своих прямых потомков. «Я не оставлю после себя телесного потомства, но оставлю детей своего духа» («Записные книжки»). Спасение от «тотальной смерти» видит Батлер в творчестве духа. Эту идею — латентно присутствующую кое-где у Кьеркегора — со страстью и драматизмом перенимает Унамуно. Это — одно из немногих «сотериологических решений», которые сотворил современный европейский разум. Оно не принадлежит к числу главных заслуг Батлера, но входит в сумму самых парадоксальных мнений «светской» духовности [3] Его шедевр «Путём всея плоти» — среди вершин европейской литературы. Редко встретишь роман такой сильный, такой дерзкий, такой достоверный, как этот. Сэмюэль Батлер умер в 1902 году, не завершив корректуру своего главного романа. Книга вышла несколькими месяцами спустя. Об этой книге не стоит распространяться. Читать и перечитывать это великолепие — вот единственное средство узнать Батлера. Любая произнесенная вслух похвала слабее одной-единственной страницы его романа. .

Сэмюэль Батлер закончил писать свой роман в 1883 году. Читателем, которого он, вероятнее всего, имел в виду, был английский джентльмен, то есть человек образованный. Образованность по тем временам означала, кроме многого другого, порядочное знание Библии и Шекспира. Я говорю всё это, исходя из того обстоятельства, что текст Батлера мало сказать изобилует — он нашпигован скрытыми (раскавыченными) и зачастую намеренно искажёнными цитатами из первой и из второго. Лёгкость, с какой обращается с ними автор, заставляет предполагать, что он ожидал похожей лёгкости и от читателя. Мне представляется маловероятным, чтобы российские читатели начала XXI века в большинстве своем так же легко распознавали эти цитаты. А тогда какая-то часть восприятия пропадёт, что особенно неправильно в отношении автора, которого (и даже о существовании которого) они (большинство читателей) узнают впервые, да ещё после ста лет его немалой популярности на родине и в других странах.