Владимир Гржонко - Дверной проем для бабочки

Билли понял, что управлять своими движениями он более не в силах. И тут же обе его руки засуетились — каждая сама по себе, так что вскоре почувствовал освобождение от мешающей ему тесной материи. А руки всё не останавливались, сжимали чуть подрагивающий женский зад и не успокоились, пока дама не оказалась на коленях у Билли. Руки всё ещё копошились в тесноте, что-то вытворяли, убирали какие-то препятствия, пока между напряжённым телом Билли и мягкими теплыми ягодицами незнакомой дамы не осталось совершенно никакой преграды, никакого зазора. И только тогда руки расслабились и бессильно замерли. Адама ойкнула и попыталась было приподняться, но тут же ойкнула ещё раз и опустилась обратно. Когда она опять слегка отстранилась, Билли уже знал, что это только на секунду. И, действительно, она всё теснее прижималась к нему, подрагивая и крепко сжимая его снаружи и изнутри.

Билли вздрогнул и громко застонал. Его захлестнуло ощущение, что долгожданный Подарок стал стремительно освобождаться от бантиков и блестящей бумаги, и всё чётче и чётче становились его контуры. Дух захватывало от того, что угадывалось в этом Даре, который вот-вот должен был ему открыться! Билли смутно догадывался, что этот Дар — подлинный, по-настоящему бесценный и, значит, принадлежащий не только ему самому, но и всему человечеству… Но тут дама подпрыгнула в тесном пространстве кабины, ударилась головой о светильник на потолке, и Билли увидел, как Харон, не глядя, с усилием выворачивает ей руку. Дама вскрикнула, вырвалась и забилась в угол. Тяжело дыша, она нашла свою шляпу, надела её и прошипела Харону:

— Ну ничего, подлец, это ещё не все, вот увидишь! Ещё неизвестно, что на это скажет…

Она не договорила и мстительно улыбнулась. Потом повернулась к Билли и, облизнув пересохшие губы, беспечно сказала:

— Я думаю, с этим гадом всё ясно. А вот нам не мешало бы познакомиться. Меня зовут Пегги. Нормальное американское имя, не правда ли? А вот фамилия у меня итальянская — Сольерри. Вас это не смущает?

Она привстала и, как будто ничего не произошло, протянула руку к зеркалу и стала заправлять под шляпку выбившиеся лёгкие волосы. Билли заметил, как вздрогнул и напрягся каменный Харон, а сам он с отчаянием и острым разочарованием почувствовал, что его Подарок снова укутывается непроницаемой бумагой, охватывается ленточками и бантиками — и отдаляется, уходит от него в темноту… И Билли заплакал.

Плакал Билли долго и бурно. Так плачут брошенные дети или разочарованные женщины. Слёзы, почему-то плотные и густые, как вазелин, залепили ему глаза и не хотели скатываться вниз по щекам, застревали в ресницах, оставляя испарину на стёклах очков. Билли потёр пальцами сначала веки, потом очки, но получилось ещё хуже: теперь он видел всё вокруг как будто через наполненный водой аквариум — нелепо выпуклым и расплывчатым. Потолок кабины казался бесконечно далёким, затылок Харона — невероятно большим и выгнутым, а дама расплылась, превратившись в неузнаваемое бесформенное пятно… В отчаянии он закрыл глаза и неожиданно окунулся в глубокую, тёмную и совершенно пустую Вселенную. Почему он назвал её именно так, Билли не знал, но чувствовал, что эта Вселенная всегда потаённо жила в его душе и сейчас раскрывалась перед ним как дверь в глухое и страшное никуда. Билли даже начал задыхаться, но так и не понял от чего — то ли от открывшейся ему пустоты, то ли просто у него заложило нос, а открытый рот не справлялся с судорожными неудержимыми всхлипами. Билли не заметил, в какой момент на его затылке появилась поглаживающая ладонь. Он не мог бы сказать, чья это была ладонь. И только, ощутив её легкость и мягкость, понял, что дама, очевидно, снова придвинулась к нему и старается утешить. От этого Билли стал задыхаться ещё больше, жёсткие пальцы судороги, обхватившие его грудь, сдавили сильнее, совсем не пропуская в горло воздуха. Он уже успел испугаться, что действительно задохнется; в ушах загудело, а в глубь его распахнутой Вселенной поплыла туго скрученная унылая радуга. Но тут же всё изменилось — или ему показалось, что изменилось: дышать стало легче, и, хотя он всё ещё плакал, гул прекратился, а открытые глаза стали видеть чётче.

Над Билли, как будто он лежал, а не сидел, склонились два лица. Одно — с густой красноватой щетиной на грубых щеках и скорбно перекошенными губами и другое — поменьше и понежней, с умилительной улыбкой и круглыми весёлыми глазами. Билли стало ужасно неловко за свой плач; он, похоже, забыл, что находится в машине взявшего его в заложники бандита, рядом со странной незнакомкой, которая… Он несколько раз глубоко вздохнул, снял очки и снова потёр глаза. Очки из его рук тут же попали к Харону, который бережно их осмотрел, подышал на стёкла и стал протирать подолом платья незнакомой дамы. Дама совсем не возмутилась, наоборот, наклонилась вперед, чтобы Харону было удобней, и Билли, сощурившись, увидел обнажившуюся полную белую ногу. Харон не обратил на неё никакого внимания, он только ещё раз проверил на свет чистоту очков и вернул их Билли. Выражение его лица было по-прежнему скорбным, но не мрачным а, скорее, светлым, как у человека, после сытного ужина размышляющего о загробной жизни.

— Кстати, — сказал Харон и чуть наклонил голову, — а теперь можно и домой. Тебя там, наверное, ждут, а? Ну поехали, поехали.

— Нет-нет, — перестав улыбаться и затвердев лицом, сказала дама, тоже не отрывая взгляда от Билли, — сейчас мы отправимся ко мне, верно? Ведь кроме Кузейро у меня ещё четыре очаровательные кошечки, и вам непременно нужно с ними познакомиться. Вы ведь не забыли: я Пегги. Пегги Сольерри. Кроме того, вам нужно расслабиться и хорошенько выспаться. А где еще вы сможете это сделать, если не у меня? Я умею создавать мужчине комфорт. Вы ведь заметили? Правда, в основном я вожусь с кошками… Но если бы вы только знали, какие они у меня капризные! Вот взять хотя бы Кузейро…

— Кстати, — сказал Харон, поворачивая к ней голову, — заткнись, а? Человеку нужно домой. Он — Билли МоцЦарт, поняла? Он с бабами вообще дела не имеет.

Лицо Пегги Сольерри совсем окаменело; она поймала болтающийся на цепочке свисток, но дунуть в него не успела, потому что Харон схватил её за руку. Тогда она резко откинулась назад, подняла ногу и уперлась потёртой туфлей в плечо Харона, стараясь отодвинуть его от себя. Край платья задрался ещё больше, но Пегги, увлеченная борьбой, этого не замечала. Харон, не меняя скорбного выражения лица, сильней наклонил голову и молча сопротивлялся. Билли стало казаться, что он сходит с ума: уж слишком непредсказуемо вели себя бандит и дама, с которой он только что…

— Дура, — рычал Харон, пытаясь вырвать у Пегги свисток, — дура! Кстати, Маэстро, — он повернулся к Билли, — я её тут подержу, а ты пока иди, ладно? А я тебя потом догоню… Только вот с ней управлюсь и догоню. А то тут, видишь…