Геннадий Аксенов - Бажоный [Повесть]

Вершины и ветки летом не жгут во избежание пожаров. И с появлением снега заготовленный в штабелях лес бревнами вывозят к реке. Огромные плоты зимней сплотки весной во время паводка уводят по Мезени пароходы, и прости-прощай, зеленая тайга Лешуконии.

Лесным «кладбищем» идти было тяжело и не очень приятно. После рубочных участков лесопункта начались участки лесохимии. Здесь стояли тысячи подсушенных сосен с желтыми стволами без коры. Почти от самой земли и до семи метров вверх она была снята, а чтоб дерево не погибло совсем, у каждого было оставлено по два узеньких ремешка, тянущихся снизу вверх параллельно друг другу. Жизнь еще продолжалась в зеленой верхушке деревьев, где встречались дятлы с красным хохолком на голове и другие птицы, но деревья эти уже были приговорены умереть.

Егор Ефремович, обычно балаболка и балагур, помрачнел.

— Все меньше боров остается, Василий, — с тоской в голосе заговорил он. — Через год и этот срубят, смотри, как высоко живицу кочкали. Значит, последний год деревья стоят. Весной снимут и эти последние ремни коры, что питают ветки вершины. Лето еще постоят эти сосны, чтоб жирней смолье было, а зимой их срубят и будут гнать смолу и скипидар. Кроме подсочки, с двух сторон участки лесопункта поджимают. Круглый год рубить много лесу надо… Особо больно, Василий, когда лес летом валят. Гибнут тогда гнезда птиц и дупла-гайны, в которых белка размножается. И крупным зверям туго приходится: должны перекочевывать с обжитых мест. А не будет лесу — не будет и мха. Чем тогда оленям питаться? Уполномоченный из района план на пятилетку в правлении показывал. Сказано там, чтоб увеличить колхозное стадо оленей до тысячи, а по району — до пятнадцати тысяч голов. Где это стадо кормить, в плане не сказано. Если дело так пойдет, скоро весь лес у нас вырубят да за границу вывезут. И останемся мы ни с чем. Лес нас поил, кормил, одевал, теплом согревал сотни лет. И как примириться, что нам, деревенским, ни на охоту, ни за грибами и ягодами некуда будет сходить? Чем жить-то будем?

— Да что ты такое говоришь, Егор Ефремович? — не согласился со стариком Василек. — Да разве на вырубках лесники семена не сеют, а школьники не помогают собирать сосновые и еловые шишки?

— Э, милок, для того чтобы эта сплошная рубка покрылась хорошим лесом, потребуется более ста — ста пятидесяти лет, — настаивал на своем дед.

— Боров, говоришь, нет? — горячился Василек. — Да боров на два таких стада, как наше, хватит. От вершины Слебы до Спыссы бора тянутся.

— Откель ты про то знаешь? — удивился старик. — Речка Спысса далеко по Коми течет, — с недоверием уставился на парнишку Егор Ефремович. — Неужто ты там побывал?

— Да, был, — отвечал Василек. — От вершины Слебы до Спыссы два дня ходу по старому визиру. Правда, места там глухие.

— Дела! — изумился Егор Ефремович. — Да как же ты не заблудился-то?

— Повезло, — хмуро ответил Василек.

На пути встретилась сырая лывина. И на бровке ее старый глухарь собирал из-под таявшего снега рдеющие ягоды брусники.

Почувствовав приближение людей, он вытянул шею и, сорвавшись с кормежки, прогрохотав могучими крыльями, улетел в сторону осинника.

Василек схватился за ружье, но было поздно. Кто же знал, что тут глухарь жирует…

— У тебя хоть стрельнуть-то есть чем? — оживился Егор Ефремович.

— Да есть патрон, заряженный средней дробью.

— А тетеру зашибешь иль нет? Надо бы твою тетку свежей дичью угостить. Ох, и румяная у тебя тетка, как булка пышная, ядрена корень. Я таких сроду не видал.

— Если на выстрел подпустит, так что не зашибить, — прервал разговор о тетке Василек.

— Так ты стрельни! Стрельни, Василий! Не жалей заряда-то, — уговаривал его дед. — Суп из тетеры очень и очень пользительный. Дома Маланья быстро сварит.

Они долго шли молча, боясь вспугнуть дичь. Но тетера, как назло, не попадалась.

— В чум без ружья шел, так тетеры сидели у самой тропки, как вороны около скотного двора, а сейчас с ружьем идем, так дичь не встречается, — переживал Егор Ефремович.

Наконец парнишке надоело нести ружье на изготовку, да и деду наскучило молчать, и он вновь принялся молоть языком.

Рассказал историю о своем городском госте:

Осенесь в деревню зашел большой грамотей. «Поднимался, — говорит, — вверх по реке на пароходе, да скука одолела сидеть и любоваться пейзажами северной природы из окна каюты. Решил пройтись, деревни посмотреть».

Сошел он с парохода в Вожгоре и по тракту пешим в нашу деревню притопал. Из вещей — портфельчик черный с блестящей застежкой; обут в черные лаковые ботиночки. Молодой, а в очках блестящих и с черной бородкой, как Христос. Баской такой. И говорит не так, как мы, а антиллигентно.

— Нельзя ли, — спрашивает, — папаша, у вас переночевать?

— Почему, — отвечаю, — нельзя, в избе места хватит. Топи, Маланья, баню. Гость семнадцать километров пешком шел, уморился, чай, с непривычки, а банька всю усталость как рукой снимет.

Попарились мы, а после баньки к чаю Маланья по рюмочке «кориандровой» наливает. Это у меня так заведено — год не пей, два не пей, а после баньки рюмочку выпей.

«Спиртное не употребляю», — отказывается. А я задерживать не умею, один осушил. Пощипал тогда грамотей себя за бородку и говорит: «Пожалуй, выпью за компанию, может, идея какая придет». — «Чего, чего придет, — не понял я. — Што это такое идея?» — спрашиваю. «Идей у человека очень много, и они разные, — отвечает. — К примеру, у вас может возникнуть мысль — идея переколоть завтра дрова и уложить их в костер. Или другая идея — перетащить комод на новое место в избе, чтобы было удобнее».

А сам уставился на образа в переднем углу. «У меня, — говорит, — тоже идея возникла. Скажите, пожалуйста, многие ли у вас в деревне иконы имеют?» — «Да, у многих, — поясняю, — имеются. — Когда церковь на клуб переделывали, старики и старухи, спасая святых от огня, растащили их по избам. Только не у всех они в почете, как у нас с Маланьей. А у некоторых лежат где-нибудь на поветях или в погребах».

«Это плохо, — сокрушается гость. — Я обязательно перед людьми выступлю и расскажу про иконы, картины, про искусство русское».

И вечером в клубе перед киносеансом он так рьяно рассказывал и руками размахивал. Слушали и молодые, и пожилые. В ладоши не хлопали, как председателю, а ждали — вот-вот запоет или запляшет, но он тряс бородой и все говорил, и говорил мудреные слова. Под конец сказал, чтобы завтра имеющиеся иконы сдали ему.