Торнтон Уайлдер - Теофил Норт

Дочь — вся в мать; только там было страдание, а здесь — еще и крайняя бледность. Я обратился к ней по-французски.

— Мистер Норт, можно мы будем только читать по-французски? Говорить я устаю. — Она слегка прикоснулась к левой стороне лба. — Смотрите! Вон мой брат.

Я обернулся и увидел вдалеке мальчика лет одиннадцати, карабкавшегося по утесу. Я часто встречал его на кортах, хотя занимался он не у меня. Это был живой веснушчатый американский мальчик, каких часто изображают на бакалейных календарях рядом со стихотворением Уиттьера. Его звали Галопом, потому что второе имя у него было Гэллоп и потому что он очень быстро говорил и никогда не ходил шагом, если можно было побежать. Он подлетел к нам и резко остановился. Нас представили, и мы важно обменялись рукопожатиями.

— Мы ведь уже знакомы, Галоп, — сказал я.

— Да, сэр.

— Тебя и здесь так зовут?

— Да, сэр. Элспет зовет.

— Мне нравится. Можно и мне тебя так звать?

— Да, сэр.

— Ты тоже любишь басни?

— Мы с ним очень увлекаемся животными. Галоп часами наблюдает за приливным озерком. Он уже знает там некоторых рыбок и рачков и дал им прозвища. Мы с ним все обсуждаем вместе.

— Я очень рад, мисс Скил, что вы хотите читать басни. Я довольно давно их не перечитывал, но помню, как восхищался ими в свое время. Они хоть и коротки, но значительны; скромны, но совершенны. Попробуем разобраться, как Лафонтен этого добивается. Однако прежде, чем начнем, будьте добры, позвольте мне немного освоиться в вашем красивом парке — и с вашими друзьями, которых я успел увидеть. Вас не утомит небольшая прогулка?

Она обернулась к медицинской сестре, которая как раз подошла:

— Мисс Чалмерс, можно мне сейчас пойти на утреннюю прогулку?

— Да, мисс Элспет.

Оленям был предоставлен павильон справа, под деревьями; кроличьи клетки образовали небольшой поселок; павлины владели вольером, часть которого служила и зимним убежищем.

— Может, нам захватить печенья?

— Смотритель кормит их несколько раз в день. От нас им ничего не надо. Лучше — так.

Олени следили за нашим приближением, потом медленно подошли поближе.

— Лучше не протягивать руки, пока они первые до нас не дотронутся. — Вскоре олени очутились перед нами, рядом с нами, между нами и позади нас. Мы прогуливались вместе. Даже оленята, лежавшие в тени дерева, поднялись на ноги и присоединились к шествию. Старые начали нас задевать и чуть-чуть подталкивать.

— Больше всего они любят, когда с ними разговаривают. По-моему, в их жизни главное — глаза, уши и нос. Какая у тебя красивая дочка , Жаклин а . Я помню тебя такой же маленькой. Смотри, чтобы она не упала со скалы, как ты. Помнишь , тебе пришлось ходить в лубках и как они тебе не нравились?.. А-а, мсье Байяр, рога у вас растут быстр о . Они любят, когда их гладят по рожкам. Рожки, наверно, чешутся, когда обрастают бархатом. Кролики тоже ждут, когда мы к ним зайдем. Они держатся подальше от оленей. Копыт не любят. Фигаро , какой ты красавчик! Олени скоро отойдут от нас — общество людей их утомляет… Видите, уже отходят… А четвертого июля на них смотреть жалко. Конечно, в них никто не стрелял, но у них, наверно, в крови память об охотниках — как вы думаете, может так быть?.. Еще рано, мы не увидим, как играют кролики. Когда восходит луна, они носятся как сумасшедшие.

— Мадемуазель, почему олени нас подталкивают?

— Мне кажется… может быть… Вы меня извините, если я на минутку присяду? Садитесь, пожалуйста, тоже. Галоп вам расскажет, что мы об этом думаем.

Я уже заметил, что по всему лугу расставлены парами бамбуковые кресла с широкими подлокотниками — в детстве я видел такие в Китае. Мы сели. Галоп ответил за сестру:

— Мы думаем, что надо вспомнить их врагов. У нас в передней есть картина…

— По-моему, это Ландсир.

— …Олени и лани сбились в кучу, а их окружают волки. До того как на земле появились люди с ружьями, врагами оленей были волки и, может, люди с копьями и дубинами. Олени, конечно, теряли своих, но защищались, как там — вроде стеной из рогов. Они не любят, когда их ласкают и гладят; они любят держаться вместе. У кроликов по-другому. Заяц стучал по земле — предупреждал, что мы идем. Но если рядом нет укрытия, они застывают — «прикидываются мертвыми». У них и на земле есть враги, но больше всего они боятся ястребов. А ястребы охотятся в одиночку. И так, и так, олени и кролики теряют своих…

— То, что я называю «заложники судьбы».

— Но они делают что могут для своего народа.

Элспет посмотрела на меня.

— Как вам кажется, правильно мы думаем?

Я посмотрел на нее с улыбкой:

— Я ваш ученик. Я хочу вас послушать.

— Ну, я только начинаю, пробую думать. Я стараюсь понять, почему природа такая жестокая и все же такая чудесная. Галоп, расскажи мистеру Норту, что ты видишь в озерке.

Галоп ответил с неохотой:

— Каждый день война. Это… это ужасно.

— Мистер Норт, — сказала Элспет, — почему должно быть так? Разве Бог не любит мир?

— Нет, он, конечно, любит. Но поговорим об этом позже.

— Вы не забудете?

— Нет… Мадемуазель, вы когда-нибудь видели оленей в диком — ну, в естественном — состоянии?

— Как же! У моей тети Венедикты есть домик в Адирондакских горах. Она всегда нас приглашает летом. Там можно встретить оленей, и лис, и даже медведей. И никаких заборов и клеток. Они на воле! И такие красивые!

— Этим летом вы поедете?

— Нет… Отец не любит, чтобы мы туда ездили. Кроме того, я не… я не совсем здорова.

— А что еще вы обсуждаете из жизни животных?

— Вчера мы долго говорили, почему у птиц природа поместила глаза по сторонам головы.

— И почему, — добавил Галоп, — у многих зверей голова пригнута к земле.

— Мы любим всякие ПОЧЕМУ, — сказала его сестра.

— И что вы решили?

Галоп, взглянув на сестру, избавил ее от труда отвечать:

— Мы знаем, что травоядным животным надо смотреть под ноги, на растения, а птицам надо бояться врагов со всех сторон; но мы удивляемся, почему природа не могла устроить лучше — ну, как глаза у рачков в моем озерке.

— Думать потому трудно, — промолвила его сестра, — что надо думать о многих вещах сразу.

У нее была с собой книга басен. Книга упала с широкого подлокотника. (Или она ее столкнула?) Мы оба наклонились за ней. Наши руки встретились, и каждая потянула в свою сторону. Элспет судорожно вздохнула и зажмурила глаза. Потом открыла и, заглянув в мои, сказала с необычайной прямотой:

— Галоп говорит, что ваши ученики в казино говорят, будто у вас электрические руки.

Я, наверное, вспыхнул — и разозлился на себя за это.

— Это чепуха, конечно. Совершенная бессмыслица.

Чертовщина! Проклятье!

В Ньюпорте время от времени идет дождь. Случался он и в те два утренних часа, когда я обучал детей теннису в казино. Я никогда не занимался больше чем с четырьмя сразу — остальные ученики играли друг с другом на соседних кортах. Мы прятались от дождя в комнатах за галереей для зрителей. Ученики мои, в возрасте от восьми до четырнадцати лет, являли собой очень приятное зрелище — все в чистом, белом, воспитанные, брызжущие молодостью и энергией. Они окружали меня с криками: «Мистер Норт, расскажите нам еще о Китае!» или: «Расскажите нам еще что-нибудь вроде „Ожерелья“ — я помню, как они примолкли и огорчались, слушая этот рассказ Мопассана. Зоркий Билл Уэнтворт — сам отец и дед — прекрасно знал, что дети в этом возрасте обожают сидеть на полу. Он расстилал парусину вокруг „учительского кресла“. Галоп, хоть и не был моим учеником, присоединялся к кружку, и даже игроки старшего возраста нерешительно придвигали свои стулья. Именно там я впервые узрел Элоизу Фенвик и ради ее прекрасных глаз и ушек пересказал рассказ Чосера о соколе. А для Галопа я рассказал об открытии Фабра: как оса парализует личинку или гусеницу, а потом откладывает в нее яйца, чтобы она вскармливала будущее насекомое. Не Руссо ли заметил, что главная задача раннего образования — развить в ребенке способность удивляться?