Милан Фюшт - История моей жены

— Не знаю, что и сказать. Ах, обожаю, обожаю вас! — визжала моя жена от восторга. (Любовь занимала ее больше всего на свете. Любовь и, конечно, все, что с нею связано.) Пришлось продолжить рассказ. Я упомянул, что обе дамы были в черном (Кодора я, конечно, оставил за скобками — то есть умолчал, что одна из дамочек — его любовница, и тому подобное) и дальше плел свои словеса, словно все больше и больше пьянея.

— Что мне делать с двумя сразу, правда же? — и призвал небеса в свидетели. — На двоих сразу ведь не женишься?

— О Господи! — отчаивалась моя супруга. — Зачем же тотчас и жениться?

— Но ежели им хотелось…

— Чего хотелось? Чтобы вы женились на них?

— Ну да! Слово даю! Или вы и слову моему не верите?

И тут я умолк.

— Разве вы не сказали им, что вы женатый человек, что у вас уже есть жена?

— Как не сказать? Сказал.

— А они что?

— Им это раз плюнуть, американцы легче смотрят на жизнь. (Пришлось по ходу дела выдать их за американок.) Наверное, они представляют себе так, что, пусть даже есть у меня жена, я могу оставить ее ради них… — выкрутился я.

И тут остановимся на миг, поскольку с этого момента вся жизнь повернулась по-другому. После этих моих слов в комнате повисла ощутимая тишина.

Супруга моя приподнялась на локте. Сперва закурила, глуби ко затянулась, затем изрекла:

— Итак, ты опять добился успехов, поздравляю. — И засмеялась, легко, чуть слышно. После чего задумчиво, мечтательно продолжила: — Как интересно… Ведь именно вчера у меня тоже просили руки.

Повторяю, что обронила она эту фразу мимоходом, словно размышляя вслух. Затем добавила одно странное словечко:

— Отпустишь?

На другой день первой мыслью моей было учинить обыск в доме.

Однако задержимся на минуту-другую, чтоб не забыть. Ведь мы обсуждали этот вопрос. Поначалу я было поднял ее на смех.

— Оставьте ваши шутки, — отмахнулся я. — Когда это у вас просили руки? (При этом у меня дрожали и подкашивались ноги.)

— Я же сказала: вчера, — добродушно ответила она.

— Ах, вчера? Именно вчера? И где же? Ведь вы все время лежите дома!

— Я не всегда лежу, — рассмеялась она. (И правда, — спохватился я, — вот ведь и на днях она выходила из дому.) — Кроме того, для этого не обязательно выходить из дома.

— Ах, вот как? Значит, можно прямо здесь, на дому?

Она засмеялась еще веселей.

— Какие только мысли не лезут вам в голову? — Но на меня при этом не смотрела. — Почему именно здесь или в другом месте? Можно ведь и письмом…

Выходит, ей пишут сюда. А я почему-то об этом даже не подумал.

— Каким еще письмом? — спросил я.

— Что за вопрос! Самым обыкновенным, — отвечала жена.

И все же я ей не поверил. Во всяком случае, не сразу — я имею в виду письмо. Зато все остальное принял на веру. Что же именно и что в тот момент творилось со мной?

«Если дошло до того, что у замужней женщины просят руки…» — пытался я рассуждать логически, но ничего не получалось, шарики вертелись на холостом ходу. Голова была пустая и бездеятельная, точно от тяжелого удара.

И лишь позднее всколыхнулась во мне буря, но с такой силой, что меня всего трясло, как при тяжелой лихорадке. Дрожь не отпускала целые недели. Такого мне не доводилось испытать за всю свою жизнь.

Об этом я должен рассказать особо.

Однако будем придерживаться порядка, я опять забежал далеко вперед.

Первой моей мыслью был итальянец. Потому как письмо — всего лишь увертка. А субъект этот живет в нашем же доме, красавец мужчина, вдобавок скульптор и итальянец… Уж не он ли посылал ей фиалки?

Не иначе как итальянец, думал я. Именно его я выдернул наспех из сумятицы чувств и мыслей, того самого жильца, кто в ответ на мои разглагольствования на рассвете воскликнул «браво!».

Но со скульптором вышла неувязка: на другой день он свалился со строительных лесов и угодил в больницу. Я выждал три дня. За это время моя супруга из дома не выходила — совершенно точно, я самолично в этом убедился. Итальянец призвал к себе лишь какого-то приятеля, который в тот же день отбыл из города, а сам скульптор на четвертые сутки скончался. Супруга же моя все это время провалялась дома и за порог — ни ногой.

Стало быть, надо идти дальше. Но куда?

Значит, отпущу ли я ее? Все шло в точности так, как я себе и представлял. Ее напугала та история про весовщика. И рада бы уйти, да пороху не хватает.

Что же мне теперь делать? Лучше всего попытаться напрочь выбросить ее из головы.

Представь, что она умерла, — внушал я себе. Или что ты вообще никогда ее не встречал. Попробуй привыкнуть к пустому месту.

Или же постарайся свыкнуться с занозой в сердце — тому тоже есть примеры. Скажем, в Индии некоторые втыкают себе в тело шипы и с этим живут.

Иными словами: живи, как жил до сих пор. Наведается в гости таинственный любовник, можно выйти на улицу, трубку покурить. Годится? Или вообще ни о чем не думать? Но можно ли не думать о том, что из ума нейдет? Жизнь прямо-таки вынуждала меня к этому. Судьба точно вступила в заговор с моим невезеньем и на каждом шагу подстраивала мне пакости. Куда ни пойдешь, только о том и речь, и аккурат в то самое время. В трамваях, в газетах одно и то же: обманы, измены, семейные драмы, трагедии на почве ревности, самоубийства из-за несчастной любви. Как раз в ту пору история с Биттери потрясла всю Англию. Тройное самоубийство: муж, жена и воздыхатель, — только и было везде разговору, даже воробьи на крыше о том чирикали.

Да и мне самому именно в то время довелось пережить крайне неприятное происшествие. В Лондоне находился один мой давний друг, Грегори Сандерс, на редкость умный и основательный старый джентльмен, вот я и решил зайти к нему побеседовать — у него покой, тишина, как раз то, что человеку требуется. Дай, думаю, доставлю себе удовольствие. Но даже это не удалось. Жил Сандерс в старой гостинице, и едва я вскарабкался на четвертый этаж, как прогремел револьверный выстрел. Совсем рядом, в каких-то десяти шагах от меня. До чего же все просто — будто хлопнули дверью поблизости. Должно быть, револьвер был малого калибра.

И возле лестницы валялась маленькая женщина, чуть больше ребенка, охапка пестрого тряпья — тряпичная кукла, которую кто-то уронил на пол. Даже крови не было видно, голоса ее не слышно — ничего. Покорное существо, она враз онемела навсегда.

Как я узнал впоследствии, убегая, она споткнулась о ковровую дорожку в коридоре, а человек с револьвером — тут как тут!

Я не мог избавиться от впечатления дурной театрализованности: волосы взъерошены, глаза выпучены, сам задыхается — актеришка провинциальный, шут балаганный… Вся сцена фальшивая, как в пошлом кинофильме.