Давид Шахар - Сон в ночь Таммуза

– Ну, а ты, например, представляешь какую скорлупу – добрую или недобрую? – сказал Габриэль и тут же пожалел о сказанном. Но лицо ее вовсе не омрачилось, а даже засветилось.

– Прекрасно. Отличный вопрос. Понимаешь, – продолжила учительским тоном, глядя с высоты кресла на почтительно внимающего снизу ученика, – нижний мир полон скорлупы. В одной скорлупе – Белла, в другой – более твердый орешек по имени Орита, и есть много с бородами и пейсами – имя им – раввины. Тысячи тысяч видов скорлупы, соединенных в роды, семейства, в женское и мужское начало, и каждая скорлупа неповторима по-своему…

Она с каким-то особым тембром выпевала это каббалистическое слово – «клипа» – «скорлупа, оболочка». Слушая ее, Габриэль поймал себя на том, что пытается сообразить, какой вид скорлупы он представляет – твердый ли он орешек, подобно Орите, или более добрый, легко раскалывающийся, как Белла.

– Не отвлекайся, – погрозила ему пальчиком Белла, – так вот, вопрос не в том, чем они отличаются друг от друга, а в чем подобны. Понял?

И учительница запечатлела поцелуй на его лбу. Он попытался воспользоваться этим, чтобы поцеловать сосок, торчащий на уровне его лица, но она быстро отступила в кресло.

– Какой же самый главный вид скорлупы – бородатой с пейсами? – Габриэль представил себе поставленные рядом – лимон, лук, Срулика, Ориту, раввина Слонима и здоровяка Песаха. – У лимона с луком я еще могу найти что-то общее, но у всех остальных… Они просто портят картину.

– Ты абсолютно прав. Лимон и лук еще не испорчены, поэтому извлечем их из общей картины.

Габриэль попытался себе это представить:

– Ну, а линия, которая соединяет оставшиеся физиономии, – горизонтальна или вертикальна?

– Ты удивительно понятлив, – сказала она, приближая кресло к нему, – линия эта одновременно горизонтальна и вертикальна.

– В какой же точке мы с тобой находимся?

– Если бы ты сразу схватил ход моих размышлений, ты бы не вернулся к началу, не регрессировал, не путался бы во всех точках между полотенцем и креслом.

Стараясь не путаться во множестве точек, он попытался сосредоточиться в одной, закрыл глаза и рванул ползком к креслу, к заветной точке под торчащими соблазнительно сосками.

– Главная точка близка к твоему сердцу? – он открыл глаза и увидел, что ее глаза полуприкрыты, – я имею в виду, в этот миг.

– В этот миг я обитаю на высотах и по ту сторону. Ты тоже?

– Мы оба там, – вырвалось у него неожиданно, обычно трезво оценивающего обстановку.

– Там, далеко-далеко внизу, они все ошибаются, и по горизонтальной и по вертикальной линиям. Они возносят взоры вверх к низким небесам над их низкими головами, и кажется им, что Всевышний восседает на этих небесах и властвует над ними. Ошибка их столь глубоко осела в их сердце, что обратилась в веру. Им кажется, что боязнь небес и есть богобоязненность…

– Вот оно, – Габриэль вскочил на ноги, после этих ее слов неожиданно вспомнив то, что имел в виду тогда в их классе, говоря о том, что «человек не живет своей жизнью». Тогда он обронил эти слова, думая о своем друге, поэте. Даже хотел прочесть его строки, к примеру, «Медлительна жажда степей…» Но сдержался и тут же продолжил урок о книге Иова, который начала их заболевшая учительница. Там, на нижних небесах властвует не Бог, а Сатана, ибо Бог дал ему эту власть, как и написано в книге Иова. Иов это ощутил на собственной шкуре. Богобоязненность его, по сути, было боязнью Сатаны, и главная точка в том, что мы пересекли грань между нижним и высшим небом и таким образом освободились от власти Сатаны, который владеет нижним небом и всем, что под ним. Ему не хотелось лишать ее иллюзии, что ошибаются все, а истина лишь в ее руках, И все же он обронил: – Не все ошибаются… Есть и знающие.

– Знающие – что? – пришел ее черед вскочить с кресла.

– То, что знаешь ты.

– Что же я знаю?

– Того, кто властвует внизу, – он указал на смятое полотенце.

– И кто же?

– Сатана.

– Я знала, знала, – запрыгала она, смеясь во все горло, – не всегда ученик, даже говоря, что понял, говорит правду. Так вот, властвует внизу мир оболочек, сплошная скорлупа.

– Кто же она?

– Старая ведьма. Не просто недобрая, а самая злая и ужасная. Королева скорлупы властвует нижними небесами, а не Сатана, или как его зовут – Асмодей. Именно она – жестокая, фанатичная, мстительная, выдыхающая тлеющие угольки, и туман клубится у нее между ног. И только я знаю ее имя.

– Ну и что за имя?

– Это моя тайна.

– Даже мне ты ее не откроешь?

– Будешь хорошим мальчиком, прилежным учеником, открою тебе что-то, но только не заветное имя. Запрет абсолютен и обжалованию не подлежит. – Затем наклонилась к нему, прошептала на ухо: – Можешь называть ее «черной вдовой».

И тотчас перед его воображением возникли пауки, живущие в щелях пещер, ибо из всех гадов: ползучих, пресмыкающихся, кишащих, кладущих яйца, пускающих, как слюну, белую массу, – самыми отвратительными для него были пауки. И это еще до того, как он услышал о «черной вдове» – паучихе, которая убивает паука во время соития и сжирает его.

Больше терпеть он не мог, воспользовался тем, что она приблизилась к нему, и крепко обнял ее, как тогда, в первый раз. Но она осталась сидеть в кресле:

– Нет, нет, не сгибайся. Дерево Габриэль стоит твердо. Вершина его искрится звездами. Ей отдаю свою корону царства.

И она встала на колени перед ним, и язык ее воистину по-царски вознес его на седьмое небо.

И это продолжалось после возвращения здоровяка Песаха, уже в подвале дома Габриэля. Арочный потолок подвала искрился планетами, слетающими с кроны-короны дерева Габриэль, шутихи рассыпались цветными взрывами, потоки сияния фонтанировали ввысь, изгибаясь под аркой, мерцающей деталью, в которой угадывался весь храм. И это действие повторялось, когда он одной рукой закрывал тяжелую дверь подвала за вошедшей Беллой, а другой тут же обнимал ее и прижимал к себе еще до того, как она делала шаг по ступени, погружал пальцы в ее черные волосы. Освободившейся рукой жадно ощупывал две белые полные луны, живот. Пальцы его тянулись вниз, между полных бедер. Она вся трепетала от нетерпения, раздевая его, становилась на колени, и дерево Габриэль прикасалось к ее щекам, к закрытым глазам, ушам, шее, губам. Мерцали две свечи, освещая наготу его «королевского высочества», и дерево Габриэль погружалось в бутон женского начала, означаемого в Каббале сферой царства или королевства – «сефират малхут», земного начала, рождающего жизнь. И в небесных сферах уже прочно было обозначено чудо, которое вело своими тайными каналами человека, хотя ему казалось, что он сам произвольно и случайно избрал путь в долину Иегошуафата, к пересечению с долиной Геенны и долиной Привидений. Чудо это обернулось душой, сошедшей с высот, сбросившей скорлупу нижнего мира и означившейся именем – Белла. Нечто подобное уже случалось в древние времена, когда парень вышел искать сбежавших ослиц и нашел царство, – Шауль, ставший первым царем Израиля. И сколько их было, на головы которых водружали короны, но они не знали, что – голы.