Наталья Смирнова - Москва Нуар. Город исковерканных утопий

— А что, от соседнего подъезда дойти глянуть — ломает уже?

— Да боюсь я его, душегуба. Взгляд у него… до затылка дерет.

— Не бойся, — усмехнулась Лана. — У него у самого душа на ниточке болтается. Если есть, конечно.

— Слушай, — перешла вдруг на шепот баба Агафья, — а что, вот он нынче на параллельном-то слушает? Свят-свят, я и не подумала-то.

— Вряд ли, — хмыкнула Лана. — Не до того ему сейчас. На станке, скорей всего, доходит. А даже если и слушает… Алло, — сказала она измененным, низким голосом. — Ад на проводе. Ваш номер определился. Бог позвонит вам, когда…

— Типун тебе на язык, дура! — хрипло гаркнула баба Агафья и плюнула. — Бога, бесстыжая, побойся-то! — Раздался дробный клацающий удар, после чего в эфире заскакали короткие гудки. Желтая лампочка под номеронабирателем погасла.

Вельцев, словно рассчитывал услышать что-то еще, недолго прижимался ухом к трубке, затем, сев прямо, аккуратно подхватил ее и опустил на рычаг. Красные сполохи иллюминации толклись на светлой столешнице, напоминавшей в эту минуту безлюдный каток.

Гремя стулом, который двигал перед собой на манер ходунков, он вернулся в комнату, влез на еще дымящуюся кровать, взял из кармана паспорт, пролистал его, потряс вверх корешком и бросил. Ковер со всей постелью, казалось ему, кренило на левую сторону. «Рвется там, где тонко», — думал он, вспоминая, как вчера в регистратуре сунул гостиничную визитку между страниц паспорта и как сегодня искал ее в бумажнике, не соображая, что ищет. Внутри него будто выходило из берегов горячее море. С рассеянной улыбкой он воображал заплаканное лицо Ланы, сидящей у его ног, и, словно к чему-то стороннему, приценивался сразу к нескольким мыслям, следовавшим одна из другой: так как образ Ланы уже существовал самостоятельно, звучавший только что в эфире смешливый голос больше не принадлежал ей и, значит, не было никакого особого, личного, резона советовать этому незнакомому человеку, ненароком выписавшему себе и своему турупу настоящих, профессиональных мясников, немедля удариться в бега. Выудив из-под ворота нательный крестик, Вельцев сунул его в зубы. В темноте перед ним маячила назойливая картина: горящая, глодаемая пепельной каймой лаковая путевка с изображением тропического водопада. На стене зябко частили ходики с кукушкой. Простуженным железным скрежетом вскоре пробило час. Птичья ставенка не открылась, лишь задрожала, однако Вельцеву за игрушечной возней послышались громы небесные — кто-то так же вхолостую, аккуратно ворочал замком входной двери. Он не глядя подобрал пистолет, взвел курок и усмехнулся человечку на шнурке: без звонка.

Москва, Восточный административный округ, муниципальное образование «Богородское». 1996 год.

Когда Николай Петрович Воронов вот так сидит и вот так смотрит: жди беды. Впрочем, если он смотрит как-то иначе, все равно — жди. Николай Петрович и беда — близнецы-братья. Его за глаза зовут Бандерасом — в честь мексиканского актера, покорившего мир своей чрезмерной мускулинностью, своим диким мачизмом. Когда смотришь на настоящего, голливудского Бандераса, кажется, что он какой-то ненастоящий. Ну не бывает таких. По крайней мере, так говорят. Я сам уже давно не был в кино — дорого и бессмысленно. Тем более, что совершенно живой и настоящий Бандерас отечественного розлива сидит сейчас передо мной, а я сижу и смотрю на него.

Я понимаю, что встретить на своем пути такого мужчину — это огромная удача. Только не подумайте, что я как-то там альтернативно ориентирован или что мне не нравятся женщины. Боже упаси! Просто Николай Петрович — действительно прекрасен.

Ему что-то около сорока, у него волосы (как пишут в книгах) цвета воронова крыла, они зачесаны на пробор, набок, но слишком длинны. Он на дежурстве уже вторые сутки, но на нем — белоснежная рубашка без единой складки, а воротничок… Боже, его воротничок!

У него пронзительные глаза. Сейчас, когда я это пишу, на ум приходит только одно сравнение: кино про город греха. Опять кино, будь оно неладно, но ведь так оно и есть. Опер Воронов — главный в районе греха, округе греха, административном делении греха. Строго говоря — и грех, и тот, кто его покарает, — это и есть Воронов.

Еще у него усы, они чуть грустно спускаются до середины подбородка, глубокие складки от висков до середины щек и полное отсутствие зубов. Есть только передние, да и те — прокуренные, пропитые, коричневые. Когда он улыбается — вопросов не остается. Мент, но алкоголик. Алкоголик, но может остановиться. Может, но не захочет. Убьет. И не подумает.

Он закуривает третью сигарету — одну от другой — за последние десять минут, и через ядовитый дым «Явы Золотой» смотрит мне прямо в глаза. Глаза у него карие, а взгляд — ледовитый, холоднее океана. Наша дуэль глазами продолжается уже третий месяц, с тех пор, как я поступил к нему в услужение. Проще сказать, стал младшим опером в отделе имущественных преступлений ОВД «Богородское» УВД Восточного округа ГУВД города Москвы. Все это случилось внезапно, помимо моей воли, но сегодня — не это предмет для разговора, это вообще — повод для отдельного романа. Я — плохой мальчик. Мне 24, самая маленькая моя наколка, огромный Кракен, пожирающий мир, начинается от лодыжки правой ноги и доходит до левого уха. На эту наколку ушли все деньги, которые я заработал семь лет назад, когда мы с пацанами топили за ногу в Яузе одного драгдилера, нашего одноклассника. Уже тогда во мне внезапно возникло обостренное чувство справедливости: я смог убедить всех, что торговать наркотиками — это очень плохо. Поэтому мы заставили того урода пообещать больше так не делать, а деньги забрали. В назидание. Потом были и другие барыши — мы очистили район от сутенеров, мелких барыг, скупщиков краденого, но парни в какой-то момент остановили меня. Впрочем, было уже поздно. Я превратил самого себя в одну большую ходячую примету, в якудза из ночного кошмара Такеши Китано. Прутья, листья, ветки, кельтская вязь и японские драконы — вся нечисть мира воевала на моем теле за право на свободный миллиметр кожи. Что творилось чуть глубже, в душе — лучше и не пытайтесь понять.

У меня оставалось только два пути, и я выбрал неправильный. Теперь я опер, чахлый сержант с пушкой по расписанию, в чахлом ОВД «Богородское», где наркоманы воруют дрели со строек, наркоманы насилуют наркоманов, иногда не разбирая пола своей жертвы, и наркоманы же убивают наркоманов, чтобы раздобыть себе немного героина — ведь наркотики не родятся просто так под трамвайными рельсами. А рельсы — это единственное (если, конечно, не считать наркоманов), чего у нас в районе в избытке.