Иван Клима - Час тишины

— Пачкуны! — вздохнул он.

Способ, каким говорит о боге всякая религия, отвращает меня — с такой уверенностью, легкомыслием и интимностью ведется речь. Особенно раздражают меня священники, у которых имя его не сходит с языка…

Он закрыл книгу и вернулся в кресло.

— Родина, — слышался из-за стены голос учителя, — это самое возвышенное, что только есть. Все вы должны работать для нее. Нет ничего более святого, нет ничего выше ее. Ваша родина — народная…

«Дети, — подумал священник, — все равно мало что поймут, как им знать, что такое родина, бог или революция. Поэтому-то и приходилось выдумывать легенды. Чтобы все эти понятия могли представить себе даже дети, а взрослые могли в них уверовать».

Управляющий замком позвонил в большой звонок. Детские голоса прокатились по лестницам, он слышал, как они удаляются, пока совсем не стихли.

Учитель вошел в комнату.

— Простите, я совершенно забыл. Ведь должен был быть еще урок закона божьего, а я отпустил их домой.

Священник проглотил оскорбление, усмехнулся.

— Это неважно. В следующий раз вы сократите свои часы, и мы догоним.

— Я думаю, что им есть что догонять и в более важных предметах, чем ваш.

— Что может быть важнее, чем укрепиться на пути, ведущем человека к спасению, — возразил священник.

— Все, — взорвался учитель, — все остальное.

— Вы атеист, — сказал священник, — и думаете, что если вам не нужен бог, то он не нужен и другим.

Жилы на лбу у Лукаша стали вздуваться, глаза его бегали, не могли сосредоточиться на одной точке.

— Речь идет совсем не о том, что я думаю, — кричал он в запальчивости, — а о том, что есть правда. Бога нет. Вы выдумали его.

— Но речь и не идет об этом, — послышалось возражение. — Пусть даже мы его и выдумали! Важно то, что люди хотят верить. Хотят во что-нибудь верить. Во что-нибудь великое и очищающее. Во что-нибудь, что давало бы смысл их жизни… Вы социалист?

Учитель не ответил. Он ненавидел всех священников, и чем дальше, тем ему было противнее исповедоваться перед ними.

— Это тоже учение, — заметил священник, — ваш социализм, он тоже требует веры.

Учитель стремительно обернулся.

— Прошу не сравнивать. Мы хотим освободить человека… А бога вы выдумали для того, чтобы отвратить человека от разума и удержать его в нищете.

— Ошибаетесь. Наше учение также хочет освободить человека. А если это до сих пор не удалось, то… Всегда оно было в руках людей. Как и ваше… Вы еще увидите, что получится из вашего учения! Что из него сделают люди и время.

— Увижу, — воскликнул учитель, — я твердо верю, что доживу до этого времени.

— Простите, — засмеялся священник, — я хотел еще сказать, что и в нищете виноваты сами люди. — Это была излюбленная его тема. Он много думал о нищете и считал, что нашел ее корни. — Ищите причины в ненависти! Ведь вы знаете, к чему приводит неравенство и стремление к власти… Каждый в конце концов обременяет свою совесть, в результате он просто должен ненавидеть своих ближних, а ненависть влечет за собой еще большие несчастья. — Священник склонил голову, походило это на заученный жест, на самом же деле он боялся, что учитель увидит тоску в его глазах.

— Нищета не родится из ненависти, наоборот, ненависть родится из нищеты. Мы устраним нищету, а потом и ненависть.

Теперь священник молчал. «Замкнутый круг, — думал он. — Нищета из ненависти, ненависть из нищеты? Все же больше всего ненавидят те, кто больше других имеет. И войну начинают те, кто даже не отдает себе отчета, чем они владеют. Откуда же берется ненависть? Из стремления к власти! И в погоне за ней все обременяют себя грехами и преступлениями, а оскверненные уста наши превращают слова правды в слова лжи, а ложь ведет все к новой и новой ненависти. И самое страшное, что никто уже не имеет права судить, никто из нас не является уже достаточно чистым!»

— Устраним нищету, — повторил учитель, — устраним и здесь, — показал он в окно.

— Здесь? Вы утверждаете это потому, что многого еще не знаете. Там, куда вы показываете, бывает вода. Несколько раз в году.

— Воду можно задержать.

— А кто ее задержит?

— Люди, — победоносно заявил учитель, — те самые люди, которым вы не верите.

— Буду молиться, чтобы вы были правы, чтобы вы все это сумели. — Он направился к вешалке и надел свою черную твердую шляпу, которую носил даже в самую большую жару.

Священник медленно спускался по деревянным ступеням. «Фанатик, — сказал он про себя. — Фанатики опасны, они могут погубить человека. Но еще чаще они губят самих себя. И всегда — свое дело.

Только святая церковь пережила своих фанатиков. Церковь— да, да…».

Йожка Баняс посмотрел на часы. Они были его гордостью. Серебряные часы, широкий ремешок с медными украшениями и металлическими брелоками. Когда Йожка разговаривал с девчатами, он внезапно вскидывал руку, рукав задирался и на запястье бренчали маленькие подковки, сердечки, трехлистники и золотые якоря.

— Через полчаса все должно быть готово, — решил Йожка. Он договорился совершить вечером выгодную сделку и поэтому спешил. — Сними пальто, полезешь под низ, — приказал он Павлу.

Это был грузовой «мерседес». Павел заметил его еще в тот вечер, когда был здесь с Янкой. Кузов совершенно сгорел, мотор украли. Во всей округе уже не было ни одной порядочной развалины, и поэтому возвращались к тем, мимо которых еще полгода назад равнодушно проходили. Снимали отдельные детали, все, что могло еще пригодиться, чего не уничтожил дождь и не растащили люди. Детали грузили на тачку и свозили к Йожке Банясу под сарай.

Когда здесь проходил фронт, Йожку взяли в армию и зачислили в мотопехоту. Тогда-то он и узнал, что за чудо автомобиль и какой страстью может обернуться любовь к нему. И вот, проходя мимо этих машин — перевернутых, разбитых, обезображенных, которым было уготовано доживать свой век, ржавея, он решил взяться за дело.

Павел Молнар и Михал Шеман стали ему помогать. Он платил им за это по нескольку крон, но в основном рассчитывался обещанием, что и для них в один прекрасный день он соберет совершенно новую машину, а пока что за трактиром собирал машину для одного себя: передок от «студебеккера», кузов от «мерседеса», мотор от «газика», сиденья снял с «адлера». Кабину для водителя придумал сам, сиденья поставил в два ряда, так что в машине могло поместиться шесть человек. Машина была уже почти готова, оставалось только покрасить ее и крупными буквами написать: «Йожка Баняс, автодоставка».

Они приподняли машину домкратом, как только могли выше; обнаженные передние колеса торчали теперь над землей, как два больших зуба, пасть ждала, чтоб Павел влез в нее, он уже лежал без пальто, спину ему холодила земля, пропитанная сгоревшим маслом. Он стал продвигаться ногами вперед и вдруг во что-то уперся, послышался какой-то странный треск; он приподнялся на локтях как только смог и увидел какой-то почерневший предмет в куче тряпья; напрягая зрение, он разглядел обгоревшую голову и труп, пропитанный маслом.