Светлана Чулкова - Стеклянный человек

«А знаешь, почему она сказала тебе, что она Донна?» победно говорю я. Олег молча поднимает голову: «Ну?»

«Потому что каждое письмо начинается Здравствуй, дорогая моя Донна Красота. Так что никакая она не сумасшедшая. Она просто несчастная. И он все время подписывается Твой Навеки. И вообще ничего про войну, а только про любовь».

Олег снова молча кивает. Один ржавый болт не поддается, и Олег кладет этажерку на бок, надавливает ногой — с глухим звяком этажерка рассыпается сама. Олег засовывает металлический хлам в мешок и идет с ним к дверям: «Пойду на свалку отвезу. Остальное сожжем во дворе, как думаешь?»

Я слышу, как он гремит на улице рукомойником, снимая его с гвоздя, как закидывает в прицеп металлолом из дома и со двора. Я высовываюсь в окно и кричу: «А как ты думаешь, тут бомбили?»

«Что?» переспрашивает Олег, садясь в машину.

«Тут бомбили? Ну, немцы?»

«Не знаю», — он пожимает плечами. — «Тридцать километров всего до Москвы. Не знаю. У меня по истории тройка была».

…Когда он возвращается минут через сорок, начинает накрапывать дождь, но я жду его у ворот:

«Нет, тут не бомбили».

Олег опускает окно:

«Понятно. Проехать можно?»

Я отхожу в сторону. Он медленно ведет машину, а я иду рядом и повторяю:

«Нет, тут не бомбили. Это они вдвоем посадили эту рощу, понимаешь? То есть они хотели тут жить и стариться вместе с березами».

Потом я молча иду, а он молча едет. И потом мы вместе заходим в дом. Олег набивает мешки старой одеждой Донны, начинает разламывать шкаф и вытаскивает все это на улицу. Я читаю, а Олег разводит во дворе костер, время от времени возвращаясь сюда, чтобы забрать лавку, потом стол, растоптанную обувь, потом проходится по полу веником, наметая труху в совок и высыпая ее в целлофановый пакет. Он бросает в огонь полусгнившие рулоны рубероида, остатки поленницы. Уже начинает темнеть, но, кажется, за сегодня он все успеет. Я уже не могу разглядеть буквы и начинаю сгребать письма — конверты и треугольники: нужно перевязать их красной ленточкой и увезти их отсюда. Из одного конверта выпадает фотография — наконец-то он прислал ее Донне. Я беру фотографию, выхожу с ней на улицу. Я стою возле костра и смотрю на возлюбленного Донны.

«Это он?» спрашивает Олег, кивая в сторону фотографии. — «Кудрявый какой. И на Георга Отца похож. Что ты молчишь?» Он берет из моих рук фото и читает на обороте: «Дорогой Донне от Женьки».

«Женька, а…» — произносит Олег.

И я говорю ему, что у моей бабушки есть точно такая же фотография — эта, и еще много других, более ранних, довоенных…

…В начале октября Олег посадил в машину меня и троих своих друзей, и мы поехали в Фаустово. Они разобрали крышу, дом, они освободили березу от старого, прогнившего деревянного панциря, предоставив ей возможность дожить свой век столько, сколько Бог даст. Они сожгли все доски, все, что осталось — расчистили вокруг всю территорию, а потом мы все, даже Олег немножко, выпили водки и плотно закусили.

Мы уехали в Москву, к бабушке, покинули навсегда купленную нами маленькую березовую рощу — потому что все в этой жизни должно быть по-человечески…

Название пришло из фильма "Амели", вы не смотрели? Это такой волшебный французский фильм про девушку, которая без конца мечтает о чуде. Она такая чистая и добрая, она же не видит себя со стороны, но я вам скажу: она сама и есть настоящая фея, чудо. У Амели в комнате смешные говорящие картины, которые комментируют ее прошедший день. У Амели есть папа, который поставил в садике деревянного гнома в крашеных деревянных штанах и кофте. Папа Амели мечтает путешествовать, но уже не может себе этого позволить, и однажды Амели отправила гнома путешествовать, и он присылал папе открытки со всех столиц мира. Амели все время грезит наяву и наперед думает о людях только хорошее.

Еще у Амели был знакомый старик — «стеклянный человек», мсье Дюфель, старик с хрупкими как стекло костями и очень мудрый.

А у меня тоже есть свой «стеклянный человек»…

Моя бывшая соседка Татьяна Петровна с самого начала была не какая-то вам тетка в фартуке, с которой сталкиваешься на лестничной клетке и обмениваешься здрасьте-здрасьте. Татьяна Петровна — или Т.П — стала самой что ни на есть достопримечательностью моей жизни лет двадцать назад, хотя раньше была недосягаема. Ее муж, Юрий Петрович, высокий рыжебородый человек с блестящими залысинами и глазами, как у печального сталкера, казалось, все время пребывает в своей волшебной комнате. Однажды я пошла выбрасывать мусор и увидела, как Юрий Петрович и какой-то лысый мужчина выкатывают из лифта огромный, черный, в серебристых прожилках камень. Захлопнув дверь лифта, Юрий Петрович поздоровался со мной, дал лысому деньги, и тот ушел.

«Таксист», — пояснил Юрий Петрович.

«Красивый камень», сказала я. Юрий Петрович кивнул, устало улыбнулся, расстегнул плащ. На его потном лбу выступили синие жилки. Юрий Петрович перчаткой смахнул с камня капельки дождя, сел на него, вытащил из кармана сигареты. Закурил.

«Да, вот, красивый камень», вторил он. «Отдохну немного, а то жена испугается».

«Что камень принесли?»

«Да нет. Испугается не то, что камень, а то, что принес».

«Понятно», сказала я. Потом, извинившись, отошла выбросить мусор. Вернулась обратно, поставило пустое ведро возле своей двери.

«Да вы присаживайтесь», предложил мне Юрий Петрович. Я робко подошла, тоже присела на камень.

«Здорово», сказала я.

«Да», довольно улыбнулся Юрий Петрович. — «Я собираю камни. Этот — самый большой в моей жизни».

Очень скоро из квартиры выглянула Татьяна Петровна. Увидев камень, она очень рассердилась на мужа и в этот момент вовсе не была похожа на человека, который мог бы стать достопримечательностью хоть чьей-то жизни.

Потом мой муж помог закатить им камень в квартиру, а через пять дней, возвращаясь из магазина, я увидела возле их дверей прислоненную к стене крышку гроба. Рыжебородый человек умер, и я в тот день я была самой несчастной на свете…

Вот такой ценой мы заполучили в друзья Татьяну Петровну…

А потом мы переехали, переехала и Татьяна Петровна, поменяв двухкомнатную квартиру на однокомнатную, умудрившись чудесным образом восстановить в новом доме дух своих предков. Все то же роскошное бюро от ее дедушки, высотой с человеческий рост, с башенками, этажами, нишами, дверцами… На полочках — мраморное пресс-папье, статуэтки, безделушки, свезенные со всего мира. К столешнице просто так не подобраться — потому что она закрыта деревянной шторкой. Чтобы открыть шторку, нужно вставить ключик. Шторка поднимается, играет волшебная музыка… А внутри — снова всякие полочки, ящички, закуточки. Будь я крошечным человечком, то заблудилась бы и канула в этом бюро — и через сто лет, может быть, нашли бы мой крошечный засохший скелетик…