Наталья Арбузова - Поскрёбыши

Дитя во Мценске окрепло и похорошело. Лариса была ловкой нянькой и чужим-то слабеньким детям, а уж своему родному тем более. Мальчик до сих пор толком не говорил. Так. десяток слов, не больше. И то достиженье. Четвертый год парню шел. Но вот как-то раз Лариса снова услыхала: он поет, один в комнате, и со словами. Смысл остался темен:

Шустрик, Шортик и Шельмец –

Вот и песенке конец.

Бросилась из кухни в комнату – бесенят уж и след простыл. Обняла Никитку, понукала: ну же, повтори! ни в какую. Как практик-логопед без образованья, Лариса знала: в пении у ребят получается то, что не выходит в речи. Попробовала с ним петь:

Жили у бабуси

Два веселых гуся…

Не продвинулась ни на йоту. Только чертенята, прочно взявшие над Никитою шефство, могли его чему-то выучить. Во Мценске они стали скромней – всё же провинция. Больше не учили мальчика браниться, но затвердили с ним еще несколько жизненно необходимых слов. Лариса приписывала успех себе и втайне гордилась. Прилежно растила, баловала на Евгеньины деньги. Забыла думать о генералах. Не помнила безобразно выгнутых фуражек с кокардами. Опять зачастили к Ларисе неудалые выпускники детдома. Качали Никиту на коленях, подъедали за ним вкусненькое. Так и стоял город Мценск – не лютой славой купчихи Катерины Измайловой, а нерастраченной материнской силою пригожей Ларисы. У ней, у Никиткиной бабушки, фигура была еще такая ладная, что впору возглавлять физкультурные парады советских времен. И точно глаза замстило отставным военным города Мценска: никто к ней не сватался, никто не подсыпался. Провинциальные нравы строги, а постперестроечная демография – кривобокая дамочка.

Олег понимал: когда-нибудь да прекратит Евгения свои дотации. Скоро Саша окончит инъяз, от него тоже ждут, что он рано или поздно получит диплом. Нужно сейчас, пока ситуация кой-как расшилась, готовить запасной вариант. Ничего кроме поисков другой женщины Олег не придумал. Была жена намного моложе его – теперь пусть будет старше. Лишь бы прописала. Смотрим в интернете. Прогресс, блин. Нашлись две разведенки за сорок, назначившие ему свиданье. Но черти всё так запутали, что свиданье вышло втроем. Дамы влепили ему с обеих сторон две звучные пощечины. А беси откровенно высунули рога из-за стойки бара и нахально пели под минусовку на мотив Генри Перселла:

Улов у нас не мал –

К нам в сеть Олег попал.

Улов у нас не мал.

Олег приуныл. Роль жиголо ему не давалась. Его любила одна Сашенька, и та всё худела – не на что было платьишка надеть.

Молодые тихо горевали каждый о своем. Олег – о том, что не продал свою свободу по всем правилам торговли. Даром отдал, да еще приплатил. Чуткая Сашенька в глубине души догадывалась, что безграничная ее преданность связывает Олегу руки, что он остыл, и она ему постыла. А дитя за мягкую Мценскую зиму разрумянилось. Всё каталось на саночках с горы. Лариса думала – Никитушка сам такой проворный. Не дано ей было видеть троих чертенят, что подталкивали в спинку сани и придерживали на поворотах. Мальчик чисто выговаривал: шибче, шибче, чем приводил Ларису в умиленье. И теплый снег орловщины разлетался веером от старанья резвых бесенят. От храма доносился родной звон – бесенята им нимало не смущались. Никитка заслушивался, после повторял правильно и по мелодии, и по ритму: диги-диги-дон, диги-диги-дон. На Ларисину душу слетала дотоле неизведанная радость, она захлебывалась от любви к внуку.

Так прошла развеселая масленица, так пришла дружная весна недальнего нашего юга – орловщины. Первый раз слышите вы от меня (раньше не до того было), что у Ларисы рядом со Мценском имелся участок, или сад, или дачка. В разных местах у нас называют это по-разному. Получила шесть соток за долгую добросовестную работу в детдоме. Когда уезжала в Москву нянчить, оставила на соседа через канавку, владельца (теперь уже и по закону) смежного участка. Сосед был работящий и мог использовать по назначенью все двенадцать соток, свои и Ларисины. Человек весьма и весьма примечательный. Звали его Иван Антоныч, как некогда недолговечного младенца-государя. Служил звонарем храма во Мценске. Отзвонил – с колокольни долой. Сядет на громоздкий мотоцикл с коляской, и вот уж мимо смирных частных домишек – у себя на участке. И у Ларисы заодно. Звонариха его померла перед Ларисиным отъездом. Детки – двое умных сыновей – оба стали попами в дальних приходах. Смекаете? смекайте, смекайте. Был он костист и жилист. Пил всего ничего. Меньше других, во всяком случае. С Ларисой был вежлив и к ней услужлив. Но тут вышло неладно: к Ларисе, одно к одному, подселился на дачу свой местный черт, тоже жилистый и услужливый. Послушайте, какая из того вышла чертовня.

Еще Лариса во Мценске первые дни обживалась, а Иван Антоныч прибирался на даче к ее приезду. Стоял вкрадчивый сентябрь: вроде бы лето и вроде бы уже не лето. Вышел Иван Антоныч туманным утречком, смотрит к Ларисе через канавку и видит хорошо знакомую песенную картину: во саду ли в огороде черт картошку роет, молодые чертенята ходят собирают. Картошку на Ларисиной земле Иван Антоныч посадил розовую скороспелку. На орловщине везде чернозем – что ни ткни, всё растет. А у Ларисы вообще земля была как пух. В такой земле только лежать. Подстать хозяйке хороша была земелька. Ну, а черти-то? что же, Иван Антоныч им вовсе не удивился? Да вроде того. Чертей звонарь знавал за долгую жизнь предостаточно. У него с бесями было что-то вроде уговора. Худой мир лучше доброй ссоры. ОНИ забирались даже на колокольню, а уж по винтовой лестнице бегали – Иван Антоныч аж на хвосты им наступал. Визжали будто резаные свиньи. Известное дело, в кого беси первым делом вселяются: в свиней. Так что хозяйственный звонарь избегал держать поросят. Козу куда ни шло и то не хотел. Козлы с НИМИ в родстве. У козлов дух нечистый и глаза блудливые.

Так вот, Иван Антоныч поглядел-поглядел: черти работают толково. Картошку складывают в плетешки, плетешки таскают в сараюшку. Не стал себя обнаруживать. Работают – и пусть работают. Вечером проверил в незапертой сараюшке – цела ли картошка. Вся на месте. Перекрестился и пошел. Славный был мужик Иван Антоныч. Навестил Ларису Николавну во Мценске сразу по ее приезде. Не без умысла. Но теперь бес вселился в Ларису. Я де в Москве жила. За мной де профессор посуду мыл. И так на звонаря привилегированно смотрит. Вроде бы про генералов думать забыла, но об себе больно много стала понимать. Напрасно это она. Ей бы быть благодарной. И от чертей звонарь первая защита. Еще поплатится-поплачется. Нешто она, Лариса, из золота отлита? Что до красоты – про красоту свою она то ли не думала, то ли вовсе не догадывалась. Может, во Мценске все такие, кто его знает.