Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни

— Меня не удивляет, что ты сам избрал наказание. Не удивляет меня и то, что от моего имени ты себе сам приговор оглашаешь.

— Если б отрубил мне голову по первому обвинению, то не смог бы ничего больше, чем кожу с меня содрать по второму разу. А уж третий — тебе с моим телом дело иметь придется. Только никакого барашка после того, как его зарезали, не волнует, что с его телом-то станется. Позабыл, что ли? Ха-ха-ха!

Он резко прервал смех. Одел новую маску. Опустил себе на лицо чалму бледности, произнес:

— Сердце судьи широкое, он простит мне мои жестокие шуточки над ним. Но только, чего хотел бы я вправду, так это чтоб помягче он был со мною в самом конце и извинил бы меня за мое последнее, другое признание.

Собравшаяся в углу знать зашумела, а хаджи Беккай продолжал:

— Если стал я сейчас извиняться за прежнее, так это не значит, что я отступаюсь от всего, что сказал тут про месть. Новое мое признание придает данной дьявольской страсти особую божественную святость, с которой ты будешь смотреть свысока на все прочие, достойные порицания, земные пороки. Почтенному кади стоит не удивлять себя, слушая мои слова, когда я скажу, что вовсе не имел в виду обвинить его, когда заговорил о его секрете, я признаюсь теперь, что считаю себя его близнецом, сотоварищем и опорой во всем, что связано с мщением.

Тут он выпрямился, расправил плечи. Оглядел пристально лица присутствующих богатеев. Обернулся к чернокожему великану-тюремщику, делая знак, что прощает его. Затем сделал глубокий вдох начал свою защитную речь с вопроса:

— Поверит ли кади в человеческую возможность принести в жертву наличность безумной поездки, за один раз, в угоду преходящей прихоти, даже если он и вправду безумец?

Баба замахал вновь своей укороченной дланью, останавливая его:

— Постой! Постой. Да простит мне Господь, если б я что понимал.

— Кади долгое время терпел мою болтовню, да вознаградит его Аллах, если он еще немного потерпит. Я желал сказать, что муж обычно не расстается с плодами трудов своих в тяжелой жизни в пустыне, только чтобы заполучить какую-то женщину, как бы ни был он глуп. А если он совершает такое, значит, там кроется тайна побольше. И я не скрываю, это такая тайна, к которой мы оба причастны. Это та же самая тайна, которую я извлек из детских пеленок, которую несли мы оба, и ты, и я, в странствиях по Сахаре, за которую полагается возмещение. Это все — месть, господин мой судья. Желание отомстить, вот что заставило меня омыть руки кровью в Вау, равно так, как я омыл тело свое в грехе в Гадамесе. Ты не поверишь, я убил гадалку Темет, чтобы вернуть себе свою жену и детей. Я не отрицаю, это достойный повод для того, чтобы защитить себя перед лицом судей, жаждущих всяких поводов да мотивов. Но я также знаю, это — повод бесполезный, невыгодный перед судьей, скрывающим в душе тайну, таким, как шанкытец Баба. Такое открытие не нуждается в особой проницательности. Данное открытие не требует довольствоваться талантами прорицателей и колдунов. Оно требует лишь, чтобы сердце одного было сродни сердцу второго, чтобы ты содеял из своего сердца пещеру, скрывающую твои истинные, тайные намерения, как это делают все отшельники в Сахаре. Они маскируют собственное поражение в кельях да пещерах, убивают свою плоть постом в течение десятилетий, чтобы утолить и насытить чудовище мести этому миру. Чудовище ненависти к сынам человеческим. Да. Чудовище мести — вот что лишило хаджи Беккая рассудка и он отказался ото всех мешков с золотом, плодов мытарств, странствий и греха, всех капиталов своей безумной жизни, чтобы овладеть женщиной, принадлежащей старшине купцов!

Он повел взглядом по лицам богатеев и встретился с глазами купеческого старшины. Поверженный соперник опустил голову, а Беккай продолжал свою речь так же решительно и гордо:

— Я могу поклясться именем Аллаха, что он не создал ничего слаще мига утоленного мщения. Я могу поклясться: в миге отмщения — райское блаженство!

Поднялись голоса протеста. Хаджи услышал возражения факиха-богослова:

— Да оградит Аллах от богохульства магов. Призываю Аллаха против клятвопреступников да прелюбодеев!

Кади повелительным жестом своей культяпки прекратил их словопрения, а Беккай продолжал свою речь:

— Ты полагаешь, господин кади, что я избрал наказание себе за свои последние козни. К своему сожалению должен тебе сообщить, что правда на этот раз не на твоей стороне. Я себе наказание выбрал намного раньше. Я избрал свое наказание, еще когда поддался своему первому заблуждению и отказался от себя, от Сахары, покинул дом в жажде проклятой золотой пыли, пожертвовал ради нее всем на свете. Вот только истинный смысл своего выбора я постиг совсем недавно. Я понял свою величайшую ошибку только с течением времени. И моя утрата семьи, потеря жены и детей, были лишь маленьким звеном во всей цепи судьбы. Я окончательно убедился в этой своей судьбе лишь после того, как недавно добрался до Триполи. Я вошел в город — обремененный мешками золотой пыли, чтобы освободить из рабства свою семью. Я не скрою от тебя, все время путешествия я пытался задушить зов петлею неведения, но он, не смолкая, постоянно звенел вновь. И когда я приехал и обнаружил, что корабль работорговцев отплыл за два дня до моего прибытия, я был ошеломлен не очень. В тот миг я решил повернуть на ту узкую дорожку, уготованную мне судьбой, и начал плести свой маленький заговор. Ха-ха-ха! Я решил утолить свою душу за все тяготы и отдать должное демону мщения. И уж коли я осмелился не так давно и поведал о сладости мщения своего, пусть простит мне кади это мое последнее признание.

Он спокойно огляделся вокруг себя. Победным взглядом осмотрел своих соперников. Расправил осанку. Кади сделал ему знак продолжать. В уголках его глаз загорелся коварный блеск. Он почесал голову и просверлил взглядом глаза противника, прежде чем заговорить:

— Да простит мне Всемогущий Аллах, однако сладость мщения сравнится лишь еще с одной только сладостью, что не пришло мне в голову, пока я был поглощен разработкой своего плана. Не был я никогда потворцем похоти и не сильно меня заботили женщины с тех пор я поменял цель на средство и забыл о цели накопления золота, однако одна из жен старшины торговцев, эта маленькая тварь, поколебала мои планы, подала мне знак, что есть еще на свете нечто, что в состоянии сравниться с упоением мщения. Имя этому — экстаз объятия! Я чувствую стыд, заговаривая перед моими давними соперниками об оберегаемом грехе врага, однако чудо было в том, что она одарила меня счастьем, превысившим ощущение счастья самой мести. Я не утаю секрета, если признаю: она вознаградила тяготы всего моего путешествия в один этот миг! Заплатила мне цену превыше всех мешков с золотом, которые я заплатил ей. Она перевернула весы всей этой давней торговли, когда я забыл дорогу к женщине в пылу глупых поисков орудия для соблазна, она совсем случайно вернула в мою душу равновесие. Я обрел истинную Еву, которую потерял, погрузившись в производство сети для мщения. Верно, человек не обретает счастья, иначе как с течением времени!