Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни

Не промахнулись они в своих расчетах и на этот раз. Наряду с десятками диковинок и новинок в области любви, влюбленности, ухаживания, стихотворчества, осмеяния и прославления кого-то и многократных уловок, с которыми молодые девушки на этих посиделках ловили благородных всадников, шевеливших мозгами всегда медленнее, чем конечностями, наряду с новыми поэмами, сложенными неизвестными поэтами, отказавшимися назвать себя по имени, так вот, наряду со всем этим равнина получила легенду о ключе!

Дервиш был первым, кто запустил историю в обращение. Он явился на встречу певиц незадолго до начала танцев и сообщил поэтессе, что султан повесил волшебный ключ на золотой цепи себе на шею. И сказал также, что золотой этот ключ как раз от кладовок Вау. Анай получил его в подарок от Урага, когда уже отчаялся вызволить мать-столицу Томбукту из власти магов в несчастном оазисе, и он послал его к брату в Азгер благословить новую его резиденцию и отвратить беду от нового Томбукту. И чтобы подтвердить эту роль ключа, как дурного предзнаменования, Муса указал смеясь на ожерелье из амулетов, запрятанное в газелью кожу, которой султан обвернул золотую цепь. Дервиш также поведал, ссылаясь на слуг из свиты приближенных, что сокровища спрятаны в медных сундуках в подземном коридоре. Купцы эту басню подхватили и пошли со своими караванами во все четыре стороны света. А жители равнины с удовольствием повторяли эту легенду — надо же как-то убить время в пустыне и утолить уныние и любопытство. Однако купцы, особенно купцы, находящиеся на грани банкротства и обложенные заговорами соперников, вроде хаджи аль-Беккая, то ключ их задел за живое. Беккая он довел до того, что тот три ночи подряд мучился бессонницей. Он этим не ограничился, но осмелился потребовать срочной аудиенции у султана. Султан, конечно, извинился, принять, мол, не может, отговоркой, в основном, служила занятость делами по обустройству празднества и торжественному освящению нового оазиса, чем зажег новое пламя в воображении аль-Беккая и еще один огонек в его душе. В течение последних лет он постоянно пытался заполучить удачу в заключении торговых сделок, чтобы встать, наконец, на ноги вновь — после того мучительного удара, что нанесли ему соперники-завистники.

Вполне естественно, что на такую новость могут клюнуть торговые люди, вроде аль-Беккая. Не удержался, обнажил свой срам, разрыдался в конце концов у него на груди, но что самое отвратительное во всей ситуации, стал унижаться и заискивать, чтобы тот вмешался и нашел ему выход. Однако Анай в те дни был занят, отговорился строительными работами в городе и полной невозможности выделить требуемое количество золотого песка, дабы сохранить честь и достоинство Беккая перед его недоброжелателями в Гадамесе. Ограничился лишь тем, что подбодрил его и посоветовал проявить терпение: даст бог, придет удача вместе с поставками, которые ожидаются из Томбукту-матери. А он, мол, как друг, должен понять султана в том, что тот устроил небольшой резерв золотого песка, чтобы гарантировать себя и других от пертурбаций времени, отложил денег на черный день. Однако тот, как купец прогоревший, никак не хотел униматься, все вымаливал свое, надеясь разжалобить сердце султана, заполучить-таки материальную поддержку.

Вождь не принимал участия в городском празднестве. Пребывал все время у себя дома или просиживал часы в западных вади. Новости о заветном ключе, конечно, дошли и до него. Шейх Бахи заболел лихорадкой, и он пошел его проведать. Там он встретил именитых людей племени и долгожителей, в их числе старика Беккая. Они долго беседовали о неурожае, южном ветре, лихорадочном недуге, однако все избегали говорить о Вау — так чтобы разговор не привел их, не дай бог, к этой истории со вновь сотворенным ключом из проклятого металла.

Спустя два дня после исчезновения Идкирана вождь встретил людей султана.

Он увидел, как они рассыпались по склону Идинана и перекликиваются вокруг отверстия, ведущего в пещеру, которую избрал незнакомый пришелец своим убежищем, пока находился на равнине. Они искали следы у подножья горы, осматривали пространство к северо-востоку от горы, но новая волна ветра стерла все следы вокруг, и они надумали продолжить поиски в доме шейха. Разделились на две группы. Группа из трех человек скрылась за горой, чтобы обыскать северный и западный склоны, а вторая группа спустилась к дому шейха. В ней тоже было трое мужчин: негр-охранник и глава охраны, возглавляемые шедшим впереди судьей-кади аш-Шанкыты-баба.

В сумерках остановились они перед домом. Сахара грозила новой волной южного, над горизонтом спустилась тьма.

— Да извинит нас милостивый шейх, — заговорил стоявший впереди кади, — если мы нарушим его покой, наводя справку о его соседе — маге.

— Вы все — мои соседи. Сахара тоже мне соседка. Однако до сего дня не встречал еще никого, кто бы поинтересовался у меня судьбой этой несчастной.

Кади обменялся с начальником охраны многозначительным взглядом, прежде чем сказать:

— Несколько мне известно, твоя несчастная соседка ни одной твари по сей день про тайны свои не рассказывала — не то, что другой твой сосед, маг.

— Тайны? Ее тайны…

— Следовало бы знать нашему почтенному шейху, — оборвал его судья, — и не терять из памяти, что у этой несчастной Сахары уши есть слышать и глаза — чтобы видеть…

И он издал короткий сдавленный смешок.

Вождь улыбнулся, помедлил немного, прежде чем снисходительно ответить на вызов:

— Вот уж в этом я никогда ни минуты не сомневался, господин мой кади. Я всегда так считал, когда нам надо было аят истолковать, в случае, если мы твоему мудрому слову хотели придать истинный вес, так мы говорили: у глухого — уши, словят шепот в тишине Сахары. А у слепого — глаза, и призраков разглядят, которых мираж на пустом горизонте нарисует. А уж что говорить о шпионах султана — они так слухом и зрением наслаждаются, что никакая мера, никакой опыт их не остановят!..

— Я прошу прощения, если вождь узрел в нашем визите неприятность, нарушившую его уединение. Мы пришли с намерением справиться о мошеннике, потому что он ближе других людей находился к месту расположения дома твоего — в пещере. И да простит нам великодушно вождь, если мы позволили неверно употребить выражение, назвав это слово: «сосед».

— Не то плохо, что слово «сосед» употребили. А плохо то, что нынче вы чужеземца в моем доме ищете, после того как он годы на равнине этой прожил.

— Прощения просим. В вопросе есть что неприятное?

— Да не касается это меня. Может, он прожил там в горах долго, сокровища да клады искал, а, может, сбежал вовсе!

— Сбежал?