Анатолий Афанасьев - Мелодия на два голоса [сборник]

— А ну поди сюда! — Федор окликнул совсем уж малолетнего губошлепа, который в силу своей возрастной незначительности даже не решался войти в беседку, заглядывал в нее через перила.

— Ты меня? — пискнул ребенок.

— Тебя, граф, кого же еще!

Мальчишка помедлил, соблюдая этикет независимого поведения, обогнул беседку, вошел и стал боком. Даже в неярком электрическом свете было заметно, как он мучительно насторожен. Он был ко всему готов.

— Курить будешь? — спросил Федор.

— Угостишь, курну.

— А кой тебе годик?

Мальчуган задорно шмыгнул носом.

— А тебе?!

«Кодла» загоготала. Справный малыш, находчивый, Дерзкий, толк будет. Кто-то протянул ему окурок, но мальчишка не успел поднести его ко рту. Федор вышиб у него сигарету, а заодно уж отвесил оплеуху.

— Дуй домой, сопляк, уроки учи! Чтобы я тебя больше здесь не видел!

Мальчишка взъерошился, собрался что-то возразить, но дружеский пинок Петюни проводил его до выхода из беседки. Тщедушная фигурка еще немного помаячила в фонарном пятне, уныло побрела прочь. На инцидент никто не обратил особого внимания: мало ли кого тут то выпроваживали, то привечали. Обычное дело. Генка загнусил песенку собственного производства о каком-то капитане, который порвал отношения с любимой женщиной на почве ревности и тяжко горевал. Песенка имела успех. Почти все Генкины песенки становились шлягерами местного масштаба. Известно было, что Генка Ханурик не сегодня-завтра намерен сколотить бит-группу и пробиваться к мировой славе. Этому тоже никто особенно не удивлялся. Почему бы и нет? Генка говорил, что недавно по знакомству был на прослушивании у известного композитора, который пришел в дикий восторг. Композитор сравнил его со знаменитыми бардами, разумеется, в пользу Ханурика, и посоветовал пока поступить в музыкальную школу. Советом Генка гордо пренебрег, заявив друзьям, что музыкальная школа, естественно, давно хотела бы его заполучить, но, к сожалению, там нечему учиться. Как бы наоборот, музыкальной школе не пришлось идти к нему на поклон. Заносчивые Генкины разговоры о музыкальной школе и о том, кто у кого должен учиться, Федор слышал сотни раз за последние годы.

Петюня наклонился к другу:

— Да, Федя, ты прости, но не могу молчать. Довела тебя аптекарша до садизма. На мальцов стал бросаться. На детях злость срываешь. Нехорошо!

— Заткнись!

— И общаться с тобой трудно. Что ни скажи, все не по тебе. Так и до психушки один шаг. Брось ты эту девку. Отойди в сторонку, сама к тебе прибежит. Я их натуру раскусил. Вот погоди, Томка нас познакомит с генеральской внучкой…

Федор поднялся и ушел. Было так муторно на душе, что выть хотелось. Он не знал, от кого защищаться и что защищать. Какие-то новые желания и предчувствия в нем зрели, толчками колотились под ребрами и кружили голову. Конечно, прав Петюня, это поганое состояние было так или иначе связано с Анютой, с ее недостижимостью и непостижимостью. Кто вдруг наслал па него эту погибель? Он еле ноги отрывал от земли. Приятель что-то крикнул вдогонку, что-то озабоченное. Голова у Петюни устроена так, что все мысли, рождающиеся в ней, оказываются пакостными. Раньше это Федору нравилось, забавляло, теперь ужасало. Петюню никто не обижал, он не испытал в жизни никакого горя, почему же большинство людей представляется ему подонками и сбродом? Вот еще одна кошмарная загадка бытия. Загадки тянулись одна за другой и составили уже большой том, в который заглянешь — голова кружится.

Федор, пройдя немного, присел на скамейку отдохнуть. Сюда еле слышно доносилось бренчание гитары и Генкино пение, но слов было не разобрать.

Мимо по аллейке проковыляла согбенная женщина средних лет. Она направлялась в сторону беседки, где веселилась компашка. На женщине модный светлый плащ, в руке шикарная югославская сумочка. Но шла она осторожными шажками и клонилась вперед, точно боролась с ветром. Что-то было знакомое в ее походке и фигуре. Так ходили больные в садике возле больницы, мимо которой Федор каждый день проезжал на работу в троллейбусе. К тем людям в одинаковых серых халатах он испытывал любопытство и мимолетную жалость. И этой прохожей, может быть, уже недолго носить свой светлый плащ. Идет как падает. Знает ли она, куда идет? Вот именно, такая походка должна быть у людей, которые бредут без всяких ориентиров, без цели, наобум. Скоро и Федор будет так ходить. Недолго осталось ждать.

Женщина мало того что брела, по сочувственному предположению Федора, наобум, так вдобавок у нее отскочил каблук. Она споткнулась, нелепо засеменила, нагнулась, сняла туфлю, разглядывая ее, не удержалась, брякнулась на траву. В беседке оценили комизм ситуации. Оттуда раздалось оглушительное улюлюканье, визг, и внезапно сквозь шум выкристаллизовалась немыслимая похабщина. Федору показалось, что он узнал голос товарища и друга, гулкий голос, как бубен. Он подбежал к прохожей, беспомощно озирающейся. Чудовищные выкрики из кустов, сдобренные смехом и свистом, напугали ее. Она оступилась босой ногой в слякоть газона, а туфлю прижимала к груди, как последнюю драгоценность.

— Я вампомогу? — нерешительно предложил Федор. Женщина шарахнуласьот него, как от насильника. Он Увидел серое, тусклое лицо и глаза, полные мольбы.

— Да вы не бойтесь. Это мальчишки бесятся. Давайте я посмотрю, что тут у вас стряслось!

Она отдала ему туфлю безропотно. Каблук покосился, и гвоздики насмешливо щерились из подошвы. Федор пару раз пришлепнул ладонью, и каблук вернулся на место.

— До дома доберетесь, — улыбнулся он женщине. — Но вообще-то в мастерскую надо.

Женщина влезла в туфлю, опираясь на подставленную им руку. В беседке притихли. Зрелище было необычное, и его трудно было сразу переварить.

— Спасибо! — Женщина оглядела его внимательно. — Напрасно вы думаете, что я испугалась. Просто, понимаете, хамство так действует, как кипятком ошпарят из-за угла… А ведь совсем еще дети.

— Бывает, — ответил Федор. Он пошел в беседку. Там компания затаилась в смутном предчувствии. Про Федора были слухи, что он уж две недели как чокнулся, а теперь, видать, вовсе офонарел.

— Ну что, ребятки, потешились? — спросил Федор, входя в круг. — Пуганули мамашу?

Он старался зацепить хоть чей-нибудь взгляд, но пацаны блудливо отводили глаза. Один Петюня глядел открыто и дружелюбно.

— А что, забавно бабка шейк сбацала, — сказал Петюня. — В кино не надо ходить.

Федор наотмашь, с упора врезал по скуле весельчака. Петюня от удивления замешкался. Федор поэтому успел еще разок махнуть, целя противнику в челюсть. Но тут Петюня опомнился, гибко отклонился и с хряканьем ударил. Перед Фединым взором мгновенно поднялись зеленобагровые столбы, и он покатился в угол беседки. Выпрыгнул оттуда, выбросив вперед ногу. Он был далеко не новичок в уличных потасовках и плевать хотел на разницу в весе. Они колошматили друг друга от души еще минут пять. Наконец Федор утих в том самом углу, куда отлетел после первого удара. Ему тут покойно было лежать, подогнув ноги к животу, в полузабытьи. Ребята, один за другим, потихоньку, точно боясь его потревожить, покинули беседку. Петюня остался ждать, пока он очухается, чтобы проводить домой.