Дэмиан Лэниган - Стретч - 29 баллов

Запаниковав, я разбудил Генри и спросил, не найдется ли у него подходящей к случаю одежды. С трудом оторвавшись от снов о гуавах и конвейерном поблочном кэшировании, он заметил, что я вешу на двадцать пять кило больше, чем он, и что его гардероб еще бессистемнее. В конце концов я остановился на бывшей парадной рубашке без воротника, самых старых джинсах, моем невыносимо куцем пальтишке и паре «мартенсов», надеясь изобразить пуританско-богемный стиль, и, отправляясь к метро, решил не смотреть на себя в зеркало. Шишковатые эластичные опоры пассажирских поручней, торчащие из-под потолка скрипучего вагона Северной линии, наводили на мысли о шарике Сэди и члене Гаэтано. Я перевел взгляд на пол.

Встреча была назначена в месте под названием «Гриль у Св. Иакова» неподалеку от редакции «Эмпориума». Место напоминало унылый грот, загороженный толстой стеклянной стеной, в которой невозможно было различить входную дверь. Беспечный мелкорослый итальяшка немного понаблюдал за актом пантомимы, пока я ощупывал монолит стекла в поисках дверной ручки, затем, с издевательским поклоном, потянул дверь на себя. Он, похоже, сомневался, впускать меня или нет, но, услышав фамилию Мэннион, стал обхаживать меня, точно к ним пожаловала Элизабет Тейлор.

Ни мои собеседники, ни другие посетители еще не появились, и официант усадил меня за столиком в центре зала размером с авиационный ангар, отчего моя уверенность в себе и вовсе пошла на убыль. Я заказал «моккачино» без кофеина, и щеголеватый официант был приятно удивлен, что я не попросил кружку растворимого кофе с тремя ложками сахара. Нестерпимо хотелось курить, но я решил, что курить перед интервью, до завтрака, до восьми утра — дурной тон. Соблюдение приличий загонит меня в могилу.

Мэннион и Бернард пришли вместе, Мэннион — в солидной тройке и розовой рубашке, Бернард — с длинными, как у «металлиста», волосами, с головы до ног облаченный в черное. По университету я помнил его чудаком-губошлепом в коричневых замшевых туфлях, болотного цвета вельветовых брюках и твидовом спортивном пиджаке. Интересно, сознавал ли он собственную нелепость? Я сильно сомневался.

С Чарльзом Мэннионом за последние десять лет я встречался раз шесть или восемь, и он неизменно приводил меня в священный трепет. Ему было пятьдесят пять — самый расцвет жизни, он был высок и ходил, выпрямив спину. Как и Том, он был броваст, скуласт и обаятелен, и от него исходило ощущение сдерживаемой энергии, чего о Томе не скажешь. Когда Чарльз открывал рот, не оставалось никаких сомнений, что его будут слушать.

Чарльз не входил в число самых-самых, однако в национальной лиге знаменитостей был далеко не последним. Проработав политическим корреспондентом десять лет, он неожиданно получил должность главного редактора в «Эксис» — американском журнале о политике и финансах, который начали издавать в начале семидесятых Еще через три года он перестал писать и перешел в менеджмент и финансы, превратив «Эксис» в фирму, исправно приносящую прибыль штатовским хозяевам. В восьмидесятых под их началом он стал издавать серию журналов о путешествиях и бизнесе, которыми было хорошо украшать кофейные столики. Журналы шли нарасхват у быстро растущего класса лондонских недорослей, давно разучившихся читать книги, но все еще считавших важным появление на людях с модным изданием. Любому, кто видел его дом в Глостершире и сверкающий DB6 [41] Спортивный «астон-мартин», выпускавшийся с 1965 по 1971 год. , сразу становилось ясно, что этот человек не бедствует. У Мэннионов также было и семейное состояние, но Том, но обыкновению, скрывал сумму. Мне никогда не приходило в голову считать баллы Чарльза, однако, пожимая его руку, я быстренько прикинул:

86 — с ума сойти. Ни у кого, с кем я встречался, не было балла выше. Из-за недостатка информации я даже чуть-чуть снизил балл за и , хотя знал, что Чарльз женат вторым браком и жена на десять лет моложе его, за что можно было уверенно ставить балл выше 5.

Я вспоминал о Чарльзе, сидя под Рождество на графской кровати в окружении его неотразимых преуспевающих детей, которые одаривали друг друга «Кругами» и «Картье» [42] Марки дорогих часов. . Потом я вспомнил, как проходило Рождество в нашей семье: квартиру, арендованную в Ормстоне, Уигэне или Крюи [43] Небольшие городки на северо-западе Англии. , Отца с большой буквы (бизнесмена, который пошел «другим» путем), вручающего подарок — упаковку из десяти бутылок «Гамлета» [44] Сорт пива. , и отца с маленькой буквы, мрачно намыливающего веревочную петлю.

Не успев поздороваться, Чарльз бросил:

— Не знаю, сказал ли тебе Том, но у нас всего полчаса.

Его слова сбили мне весь настрой. Выходит, он и понятия не имел, как и кто организовывал встречу, наверное, все шло через секретаршу. Я-то надеялся, что он мысленно заранее оценит мою кандидатуру. Встреча со мной оказалась для него наименее значительным в череде сегодняшних событий — так, лишняя помеха перед действительно важными делами.

Говорил в основном Бернард. Он расписывал издание как «новую парадигму журналистики, сделавшую вывод, что интеллектуализм и потребленчество в посттэтчеровской Англии более не противоречат друг другу». Вывод был в принципе верный, но не способствовал развитию беседы. Мой язык оставался на привязи почти все полчаса, я только кивал, по-обезьяньи одобрительно гукая в ответ. Я заказал себе плотный завтрак и сгорал от стыда — они взяли только тосты. Словно поймал момент, чтобы пожрать на халяву, но им, видимо, было все равно.

Весь монолог Бернарда был построен на втаптывании в грязь любого другого журнала, хотя бы отдаленно способного составить конкуренцию его собственному. Мне доводилось читать некоторые из них, и у меня не сложилось четкого мнения ни за, ни против, но я на всякий случай соглашался. Особенно доставалось всем изданиям, где работал раньше сам Бернард. Очевидно, он не принимал в расчет свой собственный вклад в насаждение безвкусия, пошлости и банальности.

Когда тридцать минут почти истекли и я начал беспокоиться, не перепутал ли я цель встречи, Мэннион взглянул на часы и спросил напрямик.

— Хорошо. А что можешь дать нашей компании ты?

Мой рот был набит хлебом и кровяной колбасой, которые пришлось быстро глотать, театрально двигая бровями, извиняясь лицом и покашливая для приличия. Накануне ночью, лежа в постели, я заготовил небольшую яркую речь, но теперь осознал, что она плохо вяжется с содержанием беседы. Я стушевался и брякнул совершенно невпопад: