Дженнифер Вайнер - Всем спокойной ночи

— Это абсурд, Альме! — воскликнула моя мама.

Я так и вижу, как она царственным жестом задирает подбородок, а золотые и рубиновые браслеты звенят на ее пухлых запястьях.

— Знаю, какой нелегкой бывает жизнь. Если бы у меня была дочь…

— Но у вас ее нет! Зато у меня есть!

Уже тогда Рейна в основном не говорила, а восклицала.

— Если бы у меня была дочь, — продолжила моя учительница плавным, спокойным и серьезным тоном, — и она могла бы заниматься чем-нибудь еще — писать, или рисовать, или учить, или работать в банке, — я бы посоветовала ей этим и заниматься. Ты же знаешь, какая у нас жизнь! На каждое место в хоре — сотня претенденток, не говоря уже о солистах. Нужно быть лучшей из лучших, иначе не пробиться.

Возникла пауза, которую прервали тихие голоса.

— Значит, она будет работать, — решительно произнесла мама.

— Она и так работает, — возразила миссис Минхайзер. — У меня никогда не было студентки старательнее, чем Кейт.

Я просто видела, как моя мать взмахом руки проигнорировала эти слова.

— Она может постараться еще больше!

Рейна хлопнула дверью сильнее, чем было необходимо, и прошагала через лестничную площадку в облаке духов и негодования. Ее белые кружевные рукава развевались, шелестела шифоновая юбка цвета лаванды.

— Чего она хотела? — спросила я, поднимаясь с пола.

Из избалованного горла Рейны вырвался пренебрежительный звук.

— Тебе нужно больше работать, — выдавила она.

— Мам… — Я глубоко вздохнула, чтобы набраться храбрости, прежде чем она вызовет лифт. — Я не хочу больше петь.

Подняв черные брови, она уставилась на меня с таким выражением, точно никогда прежде не слышала подобных слов и не знала, что они означают.

— Что? — Ее ресницы гневно затрепетали. — Прости, я не расслышала?

— Я это дело ненавижу, — пробормотала я.

Мои слова не были правдой. В тиши своей спальни я любила напевать песни Бесси Смит и Билли Холидей. Что мне не нравилось, так это бесконечное стремление к цели и ощущение неудачи, еще более упорные попытки добиться результата, и вновь разочарование.

Помню, как я заканчивала петь, и миссис Минхайзер, старательно следя за выражением собственного лица, молчала минуту, прежде чем сказать что-нибудь. И во время этой паузы я чувствовала, что она взвешивает свои слова, анализируя разницу между тем, что хочет сказать, и тем, что произнесет вслух. Я достаточно долго прожила рядом с настоящим талантом, чтобы понять — я притворщица.

Я слышала свою мать. Слышала ее немодно одетых студенток, широкобедрых, с двойными подбородками и невыразительными лицами, преображавшихся, когда открывались рты и начиналось пение. Их божественные голоса были такой неземной красоты, что все они, как по волшебству, становились красавицами.

— Я никуда не гожусь, — промямлила я.

— И слышать не хочу.

— Я точно знаю, — продолжила я. — Нет у меня таланта! Если я пойду на прослушивание в эту школу, они посмеются надо мной! А если и примут, то лишь потому, что я твоя дочь.

На мгновение лицо матери смягчилось, вероятно, оттого, что я сказала ей комплимент. После чего она ткнула в кнопку лифта ярко наманикюренным пальчиком.

— Мы найдем тебе другого учителя.

— Мама, я уже прошла всех учителей в этом доме!

— Есть и иные дома, — мрачно заметила она.

Дверь кабины лифта разъехалась. Она вошла. Я осталась стоять на площадке.

— Кейт!

— Нет.

Очевидно, что-то в моем лице убедило ее, что я не шучу. Дверь плавно закрылась. Но когда я спустилась вниз, Рейна уже собралась с мыслями. Мама стояла в дверях, улыбаясь и протягивая мне ветвь мира. Я не знала, смеяться или плакать — она держала в руках один из запасных гобоев отца, далеко не лучшего качества.

— У тебя есть талант! — крикнула она мне вслед, когда я протиснулась мимо нее и почти побежала через прихожую в свою спальню. Там я бросилась на кровать и открыла «Туманы Авалона».

— Кейт, он у тебя есть. Может, ты не станешь певицей, но ты не должна бросать музыку!

Я выиграла битву, но проиграла войну. Отменила прослушивание в Школе исполнительского мастерства, но пообещала, что буду брать уроки пения, пока не окончу колледж. Рейна и Роджер, скрепя сердце, отправили меня в Пимм, школу для девочек в Верхнем Ист-Сайде.

Как я поняла позже, школу выбрали лишь потому, что она была единственной, о которой они когда-либо слышали. Год назад ученица старших классов во время драки после буйной вечеринки с сексом и кокаином была убита в Центральном парке — об этом писали все газеты. В школе было полно богатеньких девиц, каждый день после ленча куривших травку в огромных мраморных туалетах. Все они были знакомы еще с дошкольных времен и вовсе не торопились принять в свой круг брюнетку без трастового фонда, самозванку, носившую одежду на два размера больше и лишь изредка участвующую в их излюбленных занятиях — мелких кражах в магазинах и приступах булимии.

Я делала вид, будто мне безразлично. Но, разумеется, это было не так, особенно когда я видела своих родителей, музицирующих вместе. Я притворялась, что не возражаю, что мама значительную часть времени проводила за границей. Конечно, я тосковала по ней, даже когда мне стукнуло пятнадцать, и по всем правилам мне полагалось презрительно фыркать на любое ее замечание.

— Я вернусь к июню, — пообещала мне Рейна в то утро, когда я вернулась из школы и нашла ее в спальне перед потертыми кожаными чемоданами. Их латунные замки были открыты. Она готовилась к трехмесячному контракту в «Штаатс-опера».

— Вена? — спросила я, ненавидя звук своего голоса, ненавидя то, что я на нее похожа, а когда начинаю петь, самое лучшее, на что могу надеяться, — это «средний уровень».

— Вена, — подтвердила мама.

Она улыбнулась, обозначились ямочки на щеках, блеснули волосы. Как всегда, перед долгой поездкой она покрасилась.

— Мне дали контракт на три оперы! Ты знаешь, как редко такое случается!

— Три месяца это очень долго, — нахмурилась я. — Ты пропустишь наше представление в школе.

Мы поставили «Вестсайдскую историю», из епископальной школы пригласили мальчиков. А мне досталась роль Аниты, неожиданная удача, связанная с нехваткой альтов в школе.

Непонятным образом блузка с глубоким вырезом, парик с длинными черными волосами дали мне такую уверенность в себе, которую я никогда не чувствовала за все годы занятия вокалом. Я представляла премьеру: мама протягивает мне красные розы, ее глаза сияют и полны удивленного одобрения. «Кейт, ты прекрасно пела», — скажет она.

Рейна села на кровать, прямо на шелковое покрывало. Потерла царапину на мысочке черного кожаного сапожка, потом взяла мою ладонь в свои руки.

— Я буду скучать по тебе… ты не понимаешь, но сейчас я просто обязана поступить так, а не иначе.