Александр Попов - 54 метра

От этого рассказа захотелось курить. На часах восемь вечера.

— У тебя не будет сигареты? — спросил я у соседа слева.

— На, — протянул он пачку красного LM. Я взял одну и прикурил. Сигарета курится три с половиной минуты. За это время можно подумать немного о жизни, а в данный момент — об услышанном. Нужно будет ему рассказать про случай в Низино, этот не будет смеяться и говорить, что я выдумщик. Вдох — легкие наполняются терпким дымом, и учащается сердцебиение из-за сужения сосудов. Выдох — табачное облако врывается в атмосферу возле лица и приобретает витиеватую форму сливок, налитых в чашку кофе.

Откуда-то сверху по лестнице на площадку, которую временно оккупировали мы, спускается девочка лет десяти. Одета она просто, даже, правильней сказать, бедно. Какой-то безразмерный закатанный в рукавах темный свитер грубой вязки, испачканный в саже. Штаны серого цвета, левое колено в заплатках. Ботинки, болтающиеся при каждом шаге на ступнях, явно на несколько размеров больше. Она спускается к нам и начинает попрошайничать сигарету.

— Дяденька, дайте сигарету. Меня мама послала. Мама просила принести сигарету. Дяденька, ну пожалуйста, дайте сигарету…

В нашей курсантской жизни у нас очень мало денег, и поэтому каждая пачка строго отсчитана из месячного бюджета. Потому все ей отказывают в таком табачном одолжении.

— Мама меня послала… — продолжает канючить девочка.

— Нету, — развожу я руками в стороны.

Девочка убегает наверх, напоследок осыпая нас матерными словами, ругательствами и проклятиями… Проходит еще несколько минут, прежде чем недобрый холодок пробегает по моей спине.

— Парни, — говорю я, — какого хрена здесь делала эта малявка? И откуда она пришла? Что там, наверху?

— Хрен знает, давай посмотрим, — говорит кто-то из курящих, и мы идем по лестнице вверх. Только мой рассказчик, Башкиров, стоит белый, как мел и ничего не говорит.

Наверху, куда убежала девочка, мы обнаружили толстую арматурную решетку, через которую и коту не протиснуться. На решетке висел закрытый амбарный замок. Верх ее упирался в потолок, а низ — в пол небольшого холла, который она отгораживала. Холл в нескольких метрах заканчивался у стены с маленькой, похожей на окно, металлической дверью, на которой висел еще один замок, чтобы никто не проник на чердак.

— Закрыто, — констатировал я, подергав решетку и замок.

— Вот, блин. А куда она убежала? — спросил кто-то из курсантов.

— Хрен знает, — ответил другой. И мы все вместе медленно попятились назад по лестнице, не поворачиваясь спиной к решетке. Выйдя на улицу, я спросил у Башкирова:

— Это оно?

— Да, — ответил он. — Они не любят, когда о них говорят. Они не могут слышать твои мысли, но произнесенное вслух — вполне.

Больше о них я не говорил, но чувствовал каждый день, что ОНИ где-то рядом. Смотрят за нами…

Поезд мчался в сторону Мурманска. За окном мельтешили, сливаясь в один цельный мазок кисти, зеленеющие деревья. Местами картинка менялась, открывая нашему взору небольшой участок поля или болота, но скоро снова деревья начинали гипнотически проноситься мимо.

Я ехал в армию. Неизвестность и неопределенность действовали на нервы и поддерживали на должном уровне адреналин и изматывающую мозговую деятельность. Но не пугали, страха не было. Просто мне хотелось быстрее узнать, куда окунется моя жизнь, и начать соответствовать новым внешним условиям. Но готовил я себя к худшему.

Кто-то пил водку. Кто-то играл в карты. Кто-то дебоширил, пытаясь завязать драку и поддержать себя таким образом. Я же лежал на верхней полке и читал дешевые журналы и газеты, повествующие о жизни знаменитых людей шоу-бизнеса. Журналы, способствующие переключению мыслей на что-нибудь отвлеченное, быстро закончились, и поэтому я думал. Думал о жизни и смысле всего происходящего, произошедшего и грядущего.

Перед самым отъездом в распределительную воинскую часть под Питером заехал в госпиталь к Ухову. Я знал его по Нахимовскому училищу и Низино. Полтора года назад в строй, в котором был и он, на ста километрах в час влетела маршрутка. Глухие и частые удары о кузов автомобиля, как барабанная дробь, заставили его вовремя обернуться и отпрыгнуть в сторону. Поэтому задело только половину тела, раздробив ключицу и плечевой сустав правой руки. И вот уже полтора года из его тела торчат железные штифты, подгоняющие осколки костей в единый узор. Каждый день физиотерапия мышц — небольшие удары током, чтобы те не исчезли за физической ненадобностью. Его уже забыли в училище. Он просто числится. Даже я его позабыл.

Посидели, поговорили. Он сильно изменился, такое ощущение, что мы абсолютно чужие друг другу. Наверное, разные переживания делают из нас разных людей. Прощаясь с ним, сказал, что уезжаю в армию. Зная, как там относятся к бывшим курсантам, поделился своим мандражом и сомнениями. Стало немного легче. А Ухов сказал:

— А меня через полтора месяца выписывают, наконец.

— Ну и хорошо, — ответил я.

Кстати, водителю, который был за рулем той маршрутки, ничего за это не было. Учитывая, что одного из семнадцатилетних курсантов он задавил насмерть и многих покалечил, один год условного заключения — это мало. Оказалось, что у водителя справка из психбольницы есть. Эх, жизнь-жизнь…

В другом отделении лежал Туркин. Добрый, веселый, отзывчивый — настоящий друг. Его привезли сюда с приступом эпилепсии. Для него это звучало, как приговор. Он сирота, и идти ему было некуда, только на улицу. Военная служба была для него единственным шансом на жизнь в обществе, потому что учеба в институте оказалась неподъемной финансовой ношей. А, как известно, нет денег, нет — учебы. Но он улыбался и рассказывал анекдоты. Я смеялся, думая, чем ему можно помочь. И понял, что ничем.

— Не переживай! — стучал по плечу мой маленького роста друг. — Вот увидишь, все у тебя будет хорошо! И за меня не переживай, найду способ, чтобы врачи эту тему со здоровьем замяли.

Мы обнялись, и я пошел. В голове, словно кадры из фильма, крутились наши с ним приколы на КВН…

…Мои мысли прервал наряд милиции, прибывший в наш вагон из-за жалоб гражданских. Некоторые личности из нашего числа и вправду вели себя по-скотски, выставляя напоказ мнимую браваду с агрессией. Дети «капразов», чьи папы служили на Севере, при штабе, обещали помочь в обустройстве тем, кто изо всех сил доказывал, что он их лучший друг. Некоторые лезли из кожи, пытаясь угодить, подлизать задницу. Мерзко все это выглядело. Как сыночки, которых и так всюду прикрывали отцовские связи, раздавали несуществующие регалии и обещанья, «как только доедем». Все это я уже видел. Видел, как страх, червем проедающий душу человека, превращал его в гримасничающего и заискивающего перед более сильным (что спорно) человеком раба. Наивные имбицилы защищали баловней и всячески развлекали, но сейчас стихли при виде милиции, которая резиновыми дубинками давала понять серьезность их намерений.