Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца

— Мадам, с добрым утром! Давно вы у нас не были!

— Как дела, Харрисон?

— Все хорошо, мадам. — Харрисон поклонился.

Оланна примостилась на одном из двух диванов в светлой полупустой гостиной с распахнутыми настежь окнами. Где-то в глубине дома орало радио, и, заслышав шаги, Оланна с трудом сложила губы в улыбку, не зная, что скажет Ричарду. Но к ней вышла Кайнене, в помятом черном платье, с париком в руке.

— Эджимам, — сказала она, обнимая Оланну. — Вовремя ты подоспела — вместе съездим в научный Центр, а оттуда в лагерь. Хочешь рису? Мне на прошлой неделе в центре помощи дали пачку — только тогда я поняла, как давно не ела рис.

— Нет, попозже. — Оланне хотелось долго-долго не выпускать сестру из объятий, вдыхать родной запах дома.

— Я на днях слушала нигерийское радио. Лагос передает, что китайские солдаты сражаются за них, а Кадуна — что каждую женщину-игбо следует изнасиловать, — рассказывала Кайнене. — Богатая у них фантазия.

— Я их никогда не слушаю.

— А я слушаю Лагос и Кадуну чаще, чем Радио Биафра. Врага надо знать в лицо.

Вошел Харрисон, снова поклонился:

— Мадам, принести выпить?

— Послушать его, так у нас здесь целый винный погреб, в этом-то недостроенном доме, — буркнула Кайнене, взбивая пальцами парик.

— Мадам?

— Нет, Харрисон, не надо. Мы уезжаем. Не забудь, обед на двоих.

— Да, мадам.

У Оланны мелькнула мысль о Ричарде — где он может быть?

— Харрисон — самая церемонная деревенщина на свете, — сказала Кайнене, заводя машину. — Знаю, ты не любишь слово «деревенщина».

— Не люблю.

— Но ведь он такой и есть.

— Все мы здесь деревенщины.

— Неужели? Слышу голос Ричарда.

У Оланны пересохло в горле.

Кайнене метнула на нее взгляд.

— Ричард сегодня уехал ни свет ни заря. На будущей неделе он собирается в Габон, в центр лечения квашиоркора, и сказал, что нужно сделать кое-какие приготовления. Но по-моему, он улизнул так рано от тебя.

Оланна поджала губы.

С уверенной беспечностью Кайнене вела машину по рытвинам, мимо пальм со срезанными листьями, мимо крестьянина с козой на веревке — оба кожа да кости.

— Тебе когда-нибудь снится тот калебас с головой ребенка? — спросила Кайнене.

Глядя в окно, Оланна вспоминала узор из косых линий на калебасе, закатившиеся детские глаза.

— Я не помню своих снов.

— Дедушка так говорил об испытаниях, выпавших на его долю: «Что меня не убило, то сделало мудрее». О gburo т egbu, о mee ка т malu ife.

— Помню.

— Есть на свете вещи настолько непростительные, рядом с которыми все остальное — пустяки, — сказала Кайнене.

В наступившей паузе что-то давно, казалось, окаменевшее ожило в сердце Оланны.

— Ты меня поняла?

— Да.

Возле научного центра Кайнене остановила машину под деревом и попросила Оланну обождать. Через минуту вернулась и завела мотор — нужного ей человека на месте не оказалось. Оланна молчала до самого лагеря беженцев, который расположился в бывшей начальной школе. Стены корпусов, некогда белые, теперь облупились. Беженцы во дворе подошли поздороваться с Кайнене и поглазеть на Оланну. К машине приблизился молодой стройный священник в линялой сутане.

— Отец Марсель, это моя сестра-двойняшка, Оланна, — представила Кайнене.

Священник явно был удивилен.

— Добро пожаловать, — сказал он и зачем-то добавил: — Вы совсем не похожи.

Стоя под огненным деревом, он рассказывал Кайнене, что в лагерь прислали мешок креветок, что Красный Крест приостановил доставку продуктов самолетами, что заезжал Инатими с кем-то из Союза Освобождения Биафры и обещал вернуться чуть позже. Кайнене что-то отвечала, а Оланна почти не слушала, наблюдая за сестрой, дивясь ее энергии и уверенности.

— Пойдем на экскурсию, — сказала Кайнене, когда ушел отец Марсель. — Начнем, как всегда, с бункера. — Показав Оланне бункер — наспех вырытую яму, крытую бревнами, — Кайнене двинулась к зданию в дальнем конце двора. — А теперь — к точке невозврата.

Оланна последовала за ней. У первой же двери ее сразило зловоние. От смрада затошнило, вареный ямс, что она ела на завтрак, запросился обратно.

— Не хочешь — не заходи, — сказала Кайнене, приглядываясь к ней.

Желания не было, но Оланна чувствовала, что обязана зайти. Смрад шел непонятно откуда, но заполнял все, сделался почти зримым, висел грязно-бурым облаком. Оланна была близка к обмороку. В первой из классных комнат около дюжины человек лежали на бамбуковых кроватях, на циновках, на полу. Ни один даже не пытался отгонять жирных мух, никто не двигался, кроме ребенка у самой двери — он крутил руки то так, то эдак. Он походил на обтянутый кожей скелет, даже скрещенные руки казались плоскими. Кайнене окинула быстрым взглядом комнату и повернула к выходу. За дверью Оланна глотнула воздуху. В следующей комнате ей показалось, что даже воздух у нее в легких загрязнен, хотелось зажать ноздри, чтобы не травиться дальше. На полу сидела женщина, подле нее двое детей. На вид нельзя было угадать их возраст. Они лежали голые: рубашки на раздутых животах не застегнулись бы. Кожа на боках и ягодицах свисала складками, на макушках — пучки рыжеватых волос. Взгляд Оланны встретился с пристальным взглядом матери, и Оланна быстро отвела глаза. Согнав с лица муху, Оланна со злостью подумала, что в отличие от людей здешние мухи откормленные, полные жизни.

— Та женщина умерла, ее надо унести, — сказала Кайнене.

Оланна пришла в ужас: мертвецы так не смотрят. Но Кайнене говорила о другой женщине, лежавшей ничком на полу; к ней льнул истощенный малыш. Кайнене забрала ребенка, вышла на улицу, крикнула отцу Марселю, что еще одного надо хоронить, и села на крыльце с малышом на руках — он даже не заплакал. Кайнене пыталась засунуть ему в рот мягкую желтоватую пилюлю.

— Что это? — спросила Оланна.

— Белковая таблетка, на вкус — та еще гадость. Я тебе дам для Чиамаки. На прошлой неделе дождались от Красного Креста. Не хватает, конечно же, я берегу для детей. Что толку давать всем подряд — все равно большинству не помогут. Но этому малышу, возможно, и помогут, как знать. Его мать приехала издалека, из города, который взяли одним из первых. Они сменили около пяти лагерей, прежде чем попали сюда.

— Сколько их в день умирает?

Кайнене не отвечала. Малыш тоненько пискнул, и она ловко сунула в крохотный раскрытый ротик белую пилюлю. Оланна смотрела, как отец Марсель и еще кто-то из мужчин, взяв мертвую женщину за лодыжки и запястья, вынесли ее из класса и потащили за школьный корпус.

— Иногда я их ненавижу, — обронила Кайнене.

— Вандалов?

— Нет, их. — Кайнене кивнула в сторону класса. — За то, что они умирают.

Кайнене отнесла малыша в комнату и передала другой женщине, родственнице умершей. Та дрожала костлявым телом, глаза у нее были сухие, и Оланна не сразу поняла, что женщина плачет, прижимая ребенка к плоской, пустой груди.