Анатолий Андреев - Машина

Фросин поставил на газ чайник, приготовил заварной чайничек, пошарил в шкафу насчет остатков индийской заварки. Рита была хорошей гостьей и поить ее грузинским чаем рязанского разлива, то бишь развеса, не годилось. Тут бы надо цейлонский, но знакомств у Фросина было маловато, да и те, что были, подходили больше насчет гаек и болтов, но никак не чая.

Фросин упустил момент, когда запрыгала крышка на чайнике. Он задумался — ни о чем, вслушиваясь в негромкое журчание голосов и в самого себя, неосознанно глядя на подоконник, на котором за день проступил обычный налет городской то ли копоти-сажи, то ли пыли. Было приятно слышать звук голосов, выделяя то Алькин — с хрипотцой, чуть надтреснутый, то Ритин, глубокий и грудной. Он пустил женские голоса поверх сознания, не примая их вглубь, оставляя лишь звуки, позволяя им обволакивать, баюкать и успокаивать. С приходом Риты появилась какая-то завершенность, домашность и успокоеность. Как будто чего-то не хватало, какого-то последнего звена, чтобы все стало прочно, устойчиво и неколебимо.

Чай настоялся. Фросин вошел в комнату — в одной руке фырчащий чайник, в другой — фаянсовый слоненок-чайничек с коричневой терпкой жидкостью внутри.

— Чайник сегодня поет — к чему бы это?— негромко спросил Фросин. От его кухонно-одинокого настроения не осталось и следа, стоило только заняться делом — хлопотать с чайником, заваривать, укутывать. Словно бы все зависело от того, сидит ли он неподвижно или перемещается в пространстве, выполняя любые, пусть даже неосмысленные действия...

— Это — к большим деньгам,— тут же отозвалась Рита. Она даже не улыбнулась при этом.

Фросин поставил заварной чайничек на стол и опустился на стул, осторожно, без стука пристроив рядом на полу чайник.

Алия выговорила Фросину — кто чайник на пол ставит! — потом налила, спокойно и улыбчиво, и Фросин вдруг удивился, как много общего у нее с Ритой — в выражении лица, в интонациях и движениях.

Фросин сидел, помешивая ложечкой в чашке, и наблюдал за оживленными подвижными лицами женщин. Лицо оставались в тени, розовой от низко висящего над столом оранжевого матерчатого абажура — недавнего приобретения Алии. Снизу, от скатерти, на них ложился ровный белый отблеск. Фросин не мог понять, всегда ли они были похожи — порывистая, как птичка, Алия и крупная, спокойная Рита — и он просто не замечал их сходства, или это сейчас, посидев рядышком и посудачив о своих милых женских заботах, незаметно обменялись они повадками и всей своей статью. Он не мог понять, и вывел его из задумчивости смех. Он не сразу услышал его. Просто лица повернулись к нему и губы раздвинулись в улыбке — красивые полные губы Алии, обрисованные, как на рекламе губной помады, четкие до ненастоящести, каких немного найдешь в наших уральских краях, с их мягкой расплывчатостью лиц, и губы Риты,- тоже красивые. Влажно блеснула белизна зубов, и Фросин, охватив взглядом лица, понял, что женщины смеются, и сообразил, что они к нему обратились, а он не услышал вопроса...

Хорошо было за столом. Потом Рита ушла, не позволив проводить себя. Было еще не поздно, ей было недалеко, и Фросин не стал настаивать.

Погода, наконец, испортилась. Пошли дожди. Алия уехала в колхоз. Сразу стало пусто и одиноко. На работе скучать было некогда, но настроение, которому Фросин вообще-то не давал ходу, все же пробивалось, окрашивая все вокруг в минорные тона.

И дернул же черт его вмешиваться — предложить Алии не ездить. Она сделала большие глаза: «Но ведь вся группа едет!» Фросин пренебрежительно усмехнулся: «Чепуха! Хочешь, завтра тебя вызовут в деканат и предложат остаться? Здесь ведь тоже рабочие руки нужны...»

Алия оскорбилась. Все, видите ли, едут, в холоде и сырости работают, а Фросин, видите ли, с усмешечкой посматривает и решает, что вот захочу и тебя освобожу. «Да что это — на особом положении я, что ли? — вырвалось у Алии.— А почему? Потому что тебе так хочется? Вот еще! И не вздумай — все равно поеду!»

Фросин, которому больно было представить ее тонкие смуглые руки замерзшими, вцепившимися в неподъемный мешок с чем-то сельскохозяйственным — с картошкой ли, с зерном,— пытался еще убедить ее, но добился лишь того, что они поссорились. Нет, Алия больше не возмущалась, не было ссоры в обычном понимании этого слова.

Алия замкнулась, ушла в себя, пристально и как-то недобро на него поглядывая. Или это так ему казалось? Во сяком случае, он старался делать вид, что ничего не про-зошло, и весь вечер обращался к ней как ни в чем не бывало. Она на все реагировала однозначно — либо враждебно молчала, либо отвечала односложно, всем своим видом изображая презрение и неповиновение.

Фросин вначале усмехался про себя — ну и характерец! — чуть даже умиляясь ее непримиримости. Потом это начало раздражать его, а под конец он почувствовал глухое отчаяние и вынужден был сцепить зубы, чтобы не подать виду и обращаться к ней всегдашним, приветливым и ласковым тоном, чувствуя бессилие, от которого хочется взвыть и схватиться руками за голову, и раскачиваться, как в приступе зубной боли.

Она постелила себе отдельно, и он долго лежал без сна, закинув руки за голову. От бессонницы и несправедливости (он-то хотел сделать, как лучше!) Фросин не только раз вставал и тихонько прокрадывался на кухню но — покурить. Алия лежала тихо, и он не знал, спит она или нет.

Наутро она приготовила завтрак. Ели молча, избегая смотреть друг на друга. Алия была в походно-колхозной форме, в сапожках, и у дверей ее ждала собранная сумка. Какой-то его вопрос — из попытки разбить молчание — повис в воздухе, и от тишины ему стало нехорошо и опять засосало в груди, как от чего-то непоправимого. ЯТЬсле паузы она все же ответила, но ответила голосом размеренным и безжизненным, и лучше от этого не стало. Фросин намеренно долго пил чай и, когда Алия заторопилась идти, он своим всегдашним, обычным своим голосом предложил проводить ее, но она сухо ответила: «Не стоит труда» — и он остался и сидел за столом, слушая, как по квартире перекатывается, отражаясь от стен, эхо захлопнувшейся двери и затихает, затихает с каждым отражением и все никак не может затихнуть...

Он не видел своего лица в этот миг, как не знал, что Алия, выйдя на площадку и притянув за собой дверь, установилась в нерешительности, привалилась к косяку, раздираемая желанием вернуться, подойти к нему, потереться носом и щекой о его плечо, и необходимостью выскочить из полумрака подъезда в разверстые осннние хляби и бежать — торопиться к университету, где уже мокнет и мерзнет под дождем почти вся ее группа — за исключением больных и тех, кто прикинулся таковыми.

Вверху хлопнула дверь, послышались голоса и шаги, и она очнулась, подхватила сумку и бросилась вниз по лестнице, на ходу ожесточаясь и до слез злясь на Фросина за его бесчувственность, с какой он весь вечер, не понимая, как ей тяжело от их размолвки, не замечал ничего. Ему все было трын-трава и на все наплевать. Она весь вечер места себе не находила, а у него даже голос не дрогнул, не изменился. И потом, ночью, она давилась в тишине тоскливыми обидными слезами, а он — и ведь не спал, вставал курить свои противные сигареты! — даже не подошел, не присел к ней, не погладил по голове и плечу, чтобы она перестала прикусывать край одеяла и могла, не таясь, захлюпать носом и пожаловаться ему, какой он противный и бесчувственный.