Василий Аксёнов - Весна в Ялани

Ехал однажды Савин зимником к себе на пасеку, мягко устроившись в санях на сене, пчёл проведать да избушку протопить надумал. О чём-то думал. Встречаются ему у Вязмина-ручья его родственники, которых он допёк уж основательно . Не разъехаться им на узкой дороге. Ты, мол, сворачивай. Нет, дескать, вы. Спорили, ругались, из саней вышли и драку учинили. В передке саней у Савина молоток торчал, которым он оббивал снег с копыт лошади. Молотком этим несколько раз его по голове, без где-то уже свалившейся с неё шапки, крепко стукнули. Потом, поверженного, и ногами отходили. Погрузили Савина, окровавленного, в сани, развернув коня, в Ялань его направили, а сами назад поехали.

Яички у него, у Савина, как после выяснилось, были разбиты, умер он от перитонита через пять суток. Если б не это, выжил бы, конечно. В больницу ехать отказался. Бог, мол, оставит помирать, врачам – одна только помеха, время зря тратить.

Похоронила мужа Луша, жила какое-то время совсем без денег, на воде да на корочке хлеба . Была картошка, были овощи. Потом овечку и барана в долг у Белошапкиных купила, овец стала разводить. Табун у неё теперь – голов сорок. Сошлись после с Колей. Пока живут вот.

Натаскал Коля вёдрами на коромысле воды с Куртюмки, сначала в дом и в подсобку, затем и в баню. Баню затопил. Со двора после выкидал. Дров наколол, отдельно их сложил – столько, что долго Луше за колун не надо будет браться.

Беремя в дом принёс, бесшумно, бережно их, словно живые, пристроил около печи, на кухне.

После разделся и разулся у порога, обулся в тапочки – пимы с обрезанными голенищами. До телевизора прошёл, включил его, сел на диван.

Давно не слушал, не смотрел. Смотрит и слушает внимательно.

Передают концерт, в честь какого-то профессионального праздника, и объявляли какого, но у Коли из головы тут же вылетело. Поют – как заполошные, орут или вижжат, как полоумные , – будь бы тут Луша, так бы и сказала, – ногами дрыгают – танцуют. Им ладно, деньги-то идут . Луша бы на такое заплевалась , смотреть не стала бы, ушла. Коля и к этому относится спокойно. К свету не липнет грязь – так говорит Колина мать, – свет только закрыть можно, как солнце тучами, и то на время.

Прерывается вдруг трансляция, появляется на экране дикторша, садится за стол к микрофону, открывает какую-то папку и, глядя в упор на Колю, спрашивает:

– Вы – Николай Сергеевич Безызвестных?

– Я, – говорит Коля.

– Где же вы пропадали, мы вас обыскались.

– В лесу был, – говорит Коля.

– В лесу он был…

– А чё такое?

– Вам присуждено звание Героя России.

– За чё?

– За прошлые заслуги в армии. Нашла, – говорит дикторша, – награда героя.

– Да я там вроде ничего такого и не совершил, рыбачил только.

– Приказ министра обороны.

– Ну так, дак это…

Закрыла дикторша папку, встала из-за стола и, не прощаясь, исчезла с экрана. Концерт продолжился. Не до концерта стало Коле.

За шторой, закрывающей проход из прихожей в горенку, мелькнул кто-то и тут же высунулся из-за шторы.

– Ох, ну и рожа. Чем бы в тебя кинуть?

Рожа исчезла, будто растворилась. Штора колышется ещё.

Вошла Луша. Коля спрашивает:

– Ты газеты не читала?

– Не до газет мне, – говорит Луша. – А чё? – спрашивает.

– И районную?

– Да никакую.

– И ничего такого не слыхала?

– Какого?

– Ну, про меня…

– Чё про тебя?.. Ты ерунды не городи. Тебе кальсоны вот и майка, рубаха тёплая, носки, а полотенце там, в предбаннике, найдёшь. Чё ты наделал?

– Да ничё.

– А чё болташь тогда?

– Да просто…

– Совсем уж это…

– Ну, потом…

Отправился Коля в баню. В бане не холодно уже, но и не жарко – как Коля любит. Вода нагрелась – пар идёт.

Разделся Коля, воды в таз набрал. Забрался на полок – отмыкает .

Запустив изморозь, входят в баню два рослых мужика. В мохнатых папахах, бородатые, с саблями на боку. Стоят молчат, глядят на Колю.

– Немые, чё ли?

– Нет, – говорят, – тебя убить пришли.

– За чё? – спрашивает их Коля.

– За всё хорошее, – отвечают.

– Так я и дамся…

Зачерпнул Коля, дотянувшись, из котла горячей воды, плеснул в мужиков – те убежали.

Помылся наскоро. Домой пришёл. Спрашивает у Луши:

– Не было никого у нас?

– А кто тут?

– Два мужика какие-то.

– Да никого… Верный бы лаял.

– Чё, вернулся?

– Весь в куржаке, охотился за кем-то.

– У-у. Покормила? – спрашивает Коля.

– Покормила, – отвечает Луша. – Он у тебя не жрал ничё, наверное, всё это время – худой, как палка.

– Кашу варил ему. Давал, чё было.

– Чё было, слопали друзья… Как-то живой ещё, бока не слиплись… Впроголодь сам, поди, и кобеля морил.

– Наскажешь, – говорит Коля.

– В шею их надо было гнать, друзей-то этих, – говорит Луша.

– Пошто морил-то? Не морил.

– И сам дошёл – кожа да кости. Ещё погибнешь на рабочем месте. Чё потом делать мне с тобой?

– Да не погибну.

– Ага. Как знать. Зелёный вон, как ряска.

А казаков-то кто послал?.. К себе домой как будто заявились.

Сварила Луша картошки в мундире, грибов достала из подполья, капусты квашеной из сенцев принесла. И суп готов – с бараньей лыткой.

Обедать сели. Луша помолилась.

– Ваня… Голублев… приехал, – говорит она чуть погодя, с долгими паузами: на ложку дует – суп калёный .

– У-у, – говорит Коля. И он на ложку тоже дует.

– Катерина, бельё с ней вместе полоскали на Куртюмке, рада-радёшенька.

– Угу.

– Детей привёз ей, будет нянчиться, души не чает в них… Ты на себя хоть в зеркало смотрел?

– Нет, – говорит Коля. – А чё? – спрашивает.

– Смотреться будешь, в обморок не упади.

– С лесу вернусь совсем, тогда и постригусь.

– Не тока это… Лицо скукожилось в кулак, в куричью гузку… Ну, хоть помылся.

– Чеснок подай мне, – просит Коля.

– Наталья наша, продавец, – говорит Луша, передавая Коле головку чеснока, – как день рождения своё отметила, в начале февраля, так до сих пор не просыхала… Увезли в город. Под капельницей.

– А торговал кто?

– Кто… Никто.

– А хлеб-то как?

– А привозили. Чё-то ещё у нас произошло, в Ялане тут, а и забыла. Хотела чё-то рассказать. Ну, может, вспомню. Со стиркой этой вылетело из ума.

– А у нас, точно… – говорит Коля.

– Нету, – говорит Луша. И говорит: – А, вспомнила. Сказать-то чё ещё хотела. Я же барана продала тут.

– За сколько? – спрашивает Коля.

– Каким-то нерусям. На белой «Волге» приезжали… За две, – говорит Луша.

– А-а, – говорит Коля.

– Больше не стала уж запрашивать.

Пообедав и убрав со стола, пообещав посуду вечером помыть, Луша отправилась в подсобку.

– Сколько уж выстирала, и ещё гора лежит там, за раз не справлюсь, – перед уходом так сказала. – Как и накопилось?