Василий Аксёнов - Весна в Ялани

– Да, – говорит Коля.

– Церкви-то – ладно… Новые вон строят. Кирпича хватит, – говорит Гриша. – А вот людей-то не вернёшь… сгубили столько… Сколько детей не народилось.

– Но, – говорит Коля. – Немерено.

Солнце опять в тучах – едва просвечивает. Ветер северный – спустился с поднебесья, вершины сосен задевает.

– Теплеет, кажется. Может быть, только от костра. Или – от водки, – говорит Гриша. Жмурится он от дыма, острым концом ивового прута то в одну картофелину ткнёт, то в другую – пора вытаскивать, ещё попечь ли – проверяет. И говорит: – Эта готова, эта нет, пусть полежит ещё, помлет маленько, потомится… А ну, давай-ка, Коля, под картошечку.

– Давай, – говорит Коля.

Выпили. Картошкой, обжигаясь, закусили.

– Вкусно, – говорит Гриша. – Люблю.

– Но, – говорит Коля.

Незаметно как-то и запели. Про тёмную ночь… Потом: про землянку… Слов всех не помнят, но мотив правильно выводят: одна песня на другую у них не похожа… На позиции девушка провожала бойца… И эту исполнили.

– Родители наши её, песню эту, иначе пели, с другими словами, – говорит Гриша.

– Как? – спрашивает Коля.

– А чё, не помнишь?

– Нет, не помню. А с какими?

– А с такими… Проводить-то она его на позиции проводила, и первое время весточки она ему туда отправляла про свою любовь, которая никогда не умрёт . И он ей что-то отвечал, а потом вдруг и пишет ей такое: оторвало мне ноженьку, обожгло всё лицо … И она ему письмецо в ответ отсылает: ковыляй потихонечку, проживёшь как-нибудь . Война заканчивается. Победа. Время такое же вот – май. Приходит парень с фронта домой. Красавец. Живой, целёхонький. И грудь вся в медалях и в орденах. Идёт по улице. Видит воина бывшая его подруга, бросается к нему, а он глядит на неё с презрением и возвращает ей её же: ковыляй потихонечку, проживёшь как-нибудь…

– Горе, – говорит Коля.

– Да уж, – говорит Гриша.

– Всякое бывало, – говорит Коля.

– Чего только не бывало, – говорит Гриша. – Песни-то с жизни ведь писали. Какая жизнь – такие песни. Жизнь мармеладная – и песни тоже.

– Но, – говорит Коля. – Оно – канешна.

– Ну а как.

Бекасы – барашки по-ялански – с раннего утра, только-только свет забрезжит, уже и в небе – просверливают его сверху вниз в блеющем брачном штопоре, а как обратно в поднебесье поднимаются для нового падения, и не услышишь, и так весь день, без перерыва.

– Ишь чё, твари, вытворяют, – говорит Гриша.

Пусть себе тешутся, кому мешают. Они идь тоже…

– И в музыкальной школе не учились.

Метрах в пятнадцати от этого красивого, возвышающегося над окружающим пространством места, где сейчас, среди запашистых реликтовых сосен, не тронутых ещё вроде как из-за близости к реке и к населённому пункту вырубками (просто пока ещё не добрались на самом деле), под открытым небом и под нескончаемые свадебные игры в нём бекасов, отмечают День Победы Гриша и Коля, метрах в двадцати от кромки яра проходит торная песчаная дорога, по которой, не удаляясь от берега, по веретии, можно добраться: в одну сторону – до Волчьего и Мокрого боров, в другую – до бывшей деревни Мордовской и до Монастырского, или, как его раньше чаще называли, Яланского, озера. Тут же, поблизости, – сворот на тракт, через низину и по гриве, – метров четыреста до тракта.

Какие-то мальчишки – в шлемах защитных, не узнать, чужие или местные, – втроём на одном, громко орущем, мотоцикле, без глушителя, только что промелькнули по этой дороге. Туда, в сторону Волчьего бора, и вскоре же обратно – просто так, наверное, катаются, заняться нечем им – не учатся сегодня. Слышно, остановились там, где лавочка. Двигатель заглушили – не орёт.

Ну, слава Богу… уши чуть не разорвало.

– А интересно, сейчас со спутника нас видно? – спрашивает Гриша, отвернувшись от костра, и, подперев рукой голову, в небо глядит теперь; про муравьёв забыл, похоже, и по его лицу они уже ползают – как у бесчувственного Терминатора. Лицом он, Гриша, похож на Шварценеггера. Роста такого же, как тот.

– Не знаю, – говорит Коля.

– Нашим-то на нас смотреть не интересно. Американцам.

– Нужны мы им, – говорит Коля.

– Не скажи, – говорит Гриша. – И этикетку на бутылке могут разглядеть. Наука, техника…

По гриве от тракта машина какая-то едет, судя по звуку, легковая. С гривы спустилась, в низине буксует.

– Видят, что водка, и завидуют, – продолжает космическую тему Гриша.

– Ну, если видят, то – канешна, – соглашается с ним Коля.

– Несёт кого-то.

– Но.

– Не к нам, надеюсь. У нас уж мало остаётся…

Выбралась, похоже, из грязи машина – по-иному загудела. Уже и к яру подъезжает – слышно. У лавочки, где молодёжь обычно собирается, притормозила. Разговор доносится оттуда: вопрос – ответ, наверное, и всё на этом.

Скоро большой чёрный джип, низко и глухо бухая изнутри, как будто сердцем металлическим, песенным ритмом, вырулил из-за поворота и, клюнув резко буфером, замер, словно в распахнутых воротах, между двумя старыми соснами, растущими на обочинах дороги, напротив тихо и безмятежно отмечающих большой и радостный праздник Коли и Гриши. Через минуту-две и двигатель заглох. Ещё через минуту-две неспешно вывалился из продолжающей громыхать музыкой машины водитель и, обойдя мелкий сосняк, направился решительно к гуляющим.

Не кто иной, а – Мерзляков Фёдор Каримович.

– О, Федя! Собственной персоной! – говорит Гриша.

– Он самый, – говорит Фёдор.

– Явился не запылился… А мы тут думаем, кого к нам чёрт ещё направил?.. Тебя-то – можно.

– Здорово, одноклассники, с праздником! – будто от ветра, Фёдор чуть покачивается. – С большим! Великим!

– И тебя так же!!

– Рад вас видеть!

– Мы тебя тоже!!

– Не околели?

– У костра-то…

– Весна, однако, скоро лето… По песням понял, что вы здесь, – говорит Фёдор. – В Ялани слышно вас. Сразу сюда и повернул… еле проехал. – В дублёнке Фёдор. С голой головой, в Ялани скажут: голоушем.

– Кто-то тебя, наверное, направил?

– Да, угадал. Истомин Николай. Автобус ждёт на остановке. А тут мальчишки подсказали.

– Хорошо поём? – спрашивает Гриша.

– Очень, – отвечает Фёдор.

– Конечно, – говорит Гриша.

– Все в деревне обрыдались. Даже собаки, – говорит Фёдор.

– Мои, наверное. Соскучились, – говорит Гриша. И спрашивает: – А с нами выпьешь?

– Чё не выпью… Я к вам за этим и приехал.

– Ты же, буржуй, не пьёшь, – говорит Коля.

– И другим не советуешь, – говорит Гриша.

– Вчера не пил, сегодня пью, – говорит Фёдор.

– И нам советуешь.

– И вам советую.

– И хорошо. А то здоровеньким когда-нибудь и помер бы, – говорит Гриша. И говорит: – У нас стакана… два вот… больше нет… Ищи посуду.