Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

Шурин реб Сендера, черный, тощий и костлявый Гершл-свирчанин [2] Свирь ( белорусск. Cвip, еврейск. Жвир) — местечко, ныне поселок городского типа в Мядельском районе Минской области Белоруссии. , тоже слыл человеком высокого полета. Они оба сидели в новогрудковском собрании «Бейс Йойсеф» в Межеричах. Глава межеричской ешивы запросто мог послать свирчанина прозябать в какое-нибудь местечко воспитателем для начинающих. Когда Гершл-свирчанин пришел в начальную ешиву, он не произвел на учеников впечатления. В его беседах о мусаре не было глубины. Его урок по Геморе не блистал. Не было видно и особого постоянства в его изучении Торы. Он обычно расхаживал туда-сюда по синагоге или же сидел в углу, положив голову на стендер, и дремал. Так оно и тянулось, пока директор ешивы не попросил его провести вечернюю молитву. Тогда уже все увидели, каков он, этот якобы сонный преподаватель. Свирчанин накинул пальто на плечи, подошел к биме и издал крик «И Он милосерден» [3] Первые слова вечерней молитвы. с таким трепетом, что ученики впали в восторг месяца элул во время обычной будничной молитвы зимним вечером в забытом заснеженном местечке. О свадьбе Гершла-свирчанина тоже рассказывали чудеса. Его будущий тесть, реб Мордхе-Арон Шапиро, тогда еще шишлевицкий раввин, хотел ему сказать, сколько приданого и сколько лет содержания он получит. Жених махнул рукой: «Не имеет значения!» А сразу же после свадьбы он вместе со своей молодой женой вернулся в межеричскую ешиву жить на хлебе и постной еде, лишь бы остаться при Торе на новогрудковский манер.

Реб Менахем-Мендл знал сына и зятя раввина еще по тем временам, когда все они были холостяками. Увидев их входящими в синагогу, он радостно побежал им навстречу. Однако, когда реб Менахем-Мендл попросил реб Сендера-шишлевичанина провести беседу с ешиботниками, тот ответил, что приехал в Валкеники к отцу на дачу, а не проводить беседы.

— Наш глава ешивы реб Цемах в последнее время перестал выступать перед учениками. Он мало заходит в дом учения. Сидит в одиночестве и изучает мусар, — доверительно сказал реб Менахем-Мендл старым товарищам.

Однако оба они ничего не ответили, только переглянулись и вышли из синагоги.

— Реб Менахем-Мендл Сегал остался тем же ешиботником, каким был в молодости. Он не понимает, что Цемах-ломжинец, который сидит сейчас, по его словам, и изучает в уединении мусар, может точно так же преспокойно изучать мусар без головного убора, — сказал реб Сендер своему шурину, и они оба отправились с синагогального двора вниз, к дому раввина.

На следующий день раввин вместе с сыном и зятем был в гостях на смолокурне. Реб Мордхе-Арон Шапиро, по своему обыкновению, сыпал поговорками и цитатами из святых книг; Махазе-Авром молча слушал, временами громко всхохатывал и снова надолго замолкал. Сын и зять раввина не мешали отцу говорить и не отрывали глаз от реб Аврома-Шаи-коссовчанина. Они видели его в первый раз. На этой встрече присутствовал и Хайкл. Он с любопытством рассматривал сына раввина со свежей круглой физиономией и зятя раввина с тощим костлявым лицом. Хайклу показалось, что эти двое новогрудковцев смотрят на Махазе-Аврома не только с почтением к его учености, но и со скрытым пренебрежением. Ведь он старомодный знаток Торы, не понимающий тонкого «слышания» мусара.

Раввин несколько раз раздраженно взглядывал на этого глупого ученика, у которого не хватает ума выйти, когда старшие разговаривают. Однако Хайкл не двигался с места. Он хотел все видеть и слышать. Раввин вздохнул: он переехал в Валкеники только на Тридцать третий день отсчета омера [4] Тридцать третий день отсчета омера ( древнееврейск. Лаг ба-омер) — праздничный день, прерывающий траурные дни отсчета омера, продолжающиеся от Песаха до Шавуот (Швуэс, Пятидесятница). , а община уже задолжала ему жалованье за неделю. А если даже платить будут аккуратно, ему все равно не хватит на жизнь. Он попросил надбавки, и община готова ее дать. Однако тогда надо повысить сбор на кошерное мясо, а общинные заправилы боятся, что из-за этого возмутятся обыватели.

— Повышать сбор на кошерное мясо нельзя ни в коем случае, — сказал Махазе-Авром.

— Не я предлагаю это, — реб Мордхе-Арон поднял обе руки к ушам и покачал своей длинной сивой бородой, словно стряхивая с себя несправедливое подозрение. — Главы общины все равно хотят повысить сбор на мясо. У общины большие расходы, а обыватели не платят общинный налог.

— Вы должны предостеречь общинных заправил и мясников, что объявите запрет на мясо, — лицо Махазе-Аврома пошло красными пятнами. — Не говоря уже о том, что несправедливо обирать бедняков, в нынешние времена даже с богачей нельзя брать слишком дорого за кошерное мясо, потому что тогда они будут покупать трефное.

Сын и зять раввина выглядели очень удивленными резкими словами Махазе-Аврома. Тем не менее они не стали вмешиваться из страха перед отцом, который весь буквально кипел:

— А вы бы не побоялись объявить запрет главам общины и мясникам в местечке, в которое только что приехали?

— Если бы я был раввином местечка, я бы наверняка так и сделал, — ответил Махазе-Авром, положив на стол свой тяжелый кулак.

Хайкл, затаив дыхание, слушал этот разговор и смотрел на кулак ребе. Его не раз удивляло, что у Махазе-Аврома такие толстые руки и мясистые пальцы. Увидев, что глупый ученик не трогается с места и что его ребе тоже не приходит в голову приказать ему выйти, реб Мордхе-Арон Шапиро со вздохом поднялся и вышел во двор, сопровождаемый своими детьми и Махазе-Авромом. По тому, как раввин с палкой в руке нервно шагал по песку, было заметно, как он взведен. Хайкл видел через окно, что спор продолжается и снаружи, и ему было обидно, что его нет при этом. Раньше он бы не мог себе даже представить, что ребе будет так заступаться за валкеникских евреев, которых встречает редко, а разговаривает с ними еще реже.

На свежем воздухе гнев реб Мордхе-Арона Шапиро немного остыл. Он снова задал заковыристый вопрос по поводу какого-то стиха из Торы и тут же растолковал его красивой проповеднической притчей. Вдруг он попросил сына и зятя, чтобы они рассказали то, что им известно о директоре валкеникской ешивы реб Цемахе Атласе.

— Я давеча указал реб Аврому-Шае на то, что у моего невмешательства в дела местной ешивы есть причина. Местный директор ешивы реб Цемах Атлас — это…

— Великий человек! — отрезал Махазе-Авром, словно резко предупреждая, чтобы никто не осмелился сказать что-то иное.

— Конечно, реб Цемах-ломжинец — человек, обладающий большими силами, он всегда был таким, — поспешно вставил реб Сендер, и широкая улыбка образовала ямочки на его полных щеках.