Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

Восемнадцатилетний Хайкл едва сдержал радостный возглас, так сильно ему понравился рыночный язык раввинши, к которому она примешивала древнееврейские и арамейские слова. Юдес налила себе еще чаю и несколько раз перелила его из стакана в блюдечко и обратно, чтобы кипяток немного остыл. Однако гнев ее не остывал.

— Ты мне так и не можешь сказать, что он за человек, этот гость? — крикнула она мужу. — Я же не спрашиваю его имя. Скажи мне хотя бы, чем он занимается? Он раввин? Глава ешивы? Или просто злая напасть?

— Какая разница, кто он такой и чем занимается?! — ответил реб Авром-Шая, тоже переходя на резкий крик. — Еврей должен был есть у нас в субботу, а пошел в какое-то другое место, потому что там ему удобнее, а может, потому, что там его родственник. Ты должна быть довольна, если думала о его благе. Если это не волнует меня, то почему же это должно волновать тебя?

Раввинша покивала Хайклу головой, как будто спрашивая его: ну, разве она не должна быть железной, чтобы это выдержать? И ушла за платяной шкаф переодеться ко сну. Ребе и его ученик снова остались одни в трепещущем и загадочном свете еще не погасших субботних свечей. Реб Авром-Шая, словно его недавний крик был всего лишь притворством, вежливо рассмеялся:

— Таковы люди! Сначала они всё делают якобы во имя блага того, кто нуждается в их помощи. Но когда тот отказывается от помощи, благодетели загораются гневом. Когда мы читаем после трапезы слова «И сделай так, Господь, Бог наш, чтобы мы не нуждались в подаянии смертного», мы должны иметь в виду и то, чтобы никто не нуждался в нашем подаянии. Из этого видно, что мусарники не совсем не правы, требуя добрых дел без какой бы то ни было своекорыстной причины. Но для того, чтобы простой смертный творил добро только ради добра, надо, чтобы у него самого ни в чем не было нехватки. Таким могучим богатырем может быть лишь тот, для кого мудрость Торы является радостью всей жизни. Таким большим богачом может быть лишь тот, кто умеет полагаться на Всевышнего.

Хайкл видел, что даже когда ребе говорит на будничные темы, даже когда он пьет чай и ест печенье, его усы движутся скромно и богобоязненно, как будто он шепчет молитву. А как отличаются его речи от речей мусарника! Директор валкеникской ешивы реб Цемах Атлас всегда говорил о том, что неподобающе в человеке и как низки светские. Махазе-Авром не говорит, что светские — плохи, а лишь что над ними нет надзирающей высшей силы, как у богобоязненных. Полагающийся на Всевышнего — это не тот, кто надеется, что всё будет, как он хочет: это просто беспечный человек. По-настоящему полагается на Всевышнего тот, кто верит, что, как бы го ни было и что бы с ним ни произошло, все это для его же пользы. Как сказано: «Все, что делает Милосердный, он делает во благо» [107] Вавилонский Талмуд, трактат «Брахот», 60. . Образованные и светские смеются: наша Земля — это пылинка среди звезд и созвездий. Творцу больше нечего делать, как надзирать за каким-то там Янклом-сапожником, живущим в подвальной комнатенке на Поплавской улице? [108] Современное литовское название — Паплауёс. Но полагающийся на Всевышнего знает, что Творец — весь для него одного, точно так же, как у любого ребенка есть весь его отец, целиком. У верующего бесконечно много причин для радости, потому что во всем он видит причину для восхищения, во всем видит загадку, обнаженную тайну творения. Сколько божественной мудрости и любви Творца к человеку кроется всего лишь в одной паре рук! Например, пальчики маленького ребенка. Как они распрямляются, сгибаются, щупают и гладят. А что может быть большей тайной, что можно назвать большим чудом и тайной, чем открытый глаз? Зрачок сидит в обрамлении белка и защищен сверху и снизу ресницами, чтобы ни одна пылинка в него не попала. Сколько обаяния, красоты и мысли излучает человеческий глаз! Но поскольку за один день люди видят десятки, сотни пар глаз и поскольку люди часто смотрят друг на друга с подозрением и ненавистью, они забывают возблагодарить Творца за то, что он сотворил человека с такими чудесными глазами.

Ученик остался ночевать у ребе и еще долго лежал без сна на диване в темной комнате. Через щели ставень с улицы просачивался и дрожал на книжных полках голубоватый свет. Шаги прохожих скрипели на снегу, кто-то громко смеялся в ночи. Издалека донесся протяжный крик, такой странный, как будто кричали с Луны. В сонном мозгу Хайкла, как клочья тумана, ползали мысли. Он однажды видел, как ребе радовался, когда маленький сынишка его сестры хватал его своими пухленькими пальчиками за бороду и тянул за нос. При этом он говорит, что пальчики маленького ребенка — таинственное чудо. Хайкл когда-то слыхал, что жена ребе во время их свадьбы была настолько старше него, что не могла иметь ребенка. Сама раввинша тоже призналась Хайклу, что ее старичок сильно страдает от того, что у них нет сына. Когда никто не слышит, он вздыхает, и каждый его вздох вонзается в ее тело как игла. Так рассказала раввинша ученику, взяв с него клятву, чтобы он не проболтался ребе об этом разговоре. Ее праведник, — сказала она, — дрожит и трепещет, как бы она, не дай Бог, никому не пожаловалась, что дела у них идут плохо. Хайкла мучил сложный вопрос: если все так, как говорит Махазе-Авром, и полагающийся на Всевышнего радуется всему, с чем сталкивается, тогда Махазе-Авром должен радоваться, что у него нет ребенка…

Рано утром ученик пробудился от шепота. Над ним стоял, склонившись, ребе, уже укутанный в талес.

— Хочешь пойти со мной в синагогу?

В считанные минуты Хайкл оделся и помог ребе натянуть пальто поверх талеса. На зимней улице, засыпанной сероватым снегом, было еще сумеречно и пусто. Только на углу стоял полицейский и стучал сапогом о сапог, чтобы согреться. Изо рта поляка шел белый пар и оседал на его усах. Он уже знал «раббина» и весело поприветствовал его:

— Дзень добры!

Поплавская молельня просторна, воздушна, велика, как Виленский вокзал, не рядом будь помянут. Зимой невозможно отопить это большое здание, и евреи молятся во внутренней комнате. В субботу рано утром в ней тоже холодно, но первый молящийся, реб Авром-Шая, не чувствовал холода. Он укутался с головой в талес и сразу же погрузился в сосредоточенный молитвенный шепот. Хайкл смотрел на него и думал о том, что ребе накануне сказал ему о молитве: мир не понимает, как можно всю жизнь говорить одни и те же молитвы. Светские люди говорят, что даже поэт, распевающий собственные песни, обязательно должен все время сочинять новые. Те, кто не молится сам, не имеют представления о том, как еврей от всего сердца произносит псалом. Каждый старый стих становится собственным, новым стихом самого молящегося, точно так же, как все Творение для верующего каждый день — только что сотворено. У любого человека, если он способен чувствовать, есть в жизни день, когда он встает и смотрит на солнце так, будто никогда прежде его не видел. Хотя никому не приходит в голову, что в буквальном смысле появилось новое солнце. Тот, кто молится всем сердцем и душой, не нуждается в новых молитвах.