Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

— Даниэл-гомельчанин даже согласился переехать к Генеху-малоритчанину [161] Малорита (белорусское название — Маларыта) — бывшее местечко, ныне — город, районный центр Брестской области Белоруссии. . Мы с Генехом меняемся на дежурстве в больнице день за днем, а моя квартирная хозяйка охотно согласится пустить в свой дом больного.

Про Генеха-малоритчанина говорили, что он учится так же легко и непринужденно, как отплясывает на празднике Симхастойре своими длинными ногами профессионального танцора. Рядом с раскрытым томом Геморы он держал Маймонида, а также пару трудов поздних комментаторов [162] Ахроним — буквально «последние» ( древнееврейск. ). — и листал их. Взгляд туда, взгляд сюда, и вот он уже наморщил лоб и понял, в чем дело; в его мозгу прочно отложилась еще одна выученная тема. При изучении мусара он тоже вел себя иначе, чем остальные. Один поддерживал опущенную голову руками и бормотал, как из бездны; другой лупил кулаком по стендеру, третий бегал по синагоге и выкрикивал отрывочные фразы. Генех стоял, поставив одну ногу на скамью, опираясь подбородком на ладонь правой руки, и издали заглядывал в книгу «Месилас яшорим», лежавшую на подоконнике. Молодым пареньком он входил в группу принимавших на себя особо строгие ограничения, которую возглавлял Цемах-ломжинец. Но Генех редко приходил на беседы, потому что они затягивались до самого утра, и из-за этого он не успевал выспаться. В противоположность оборванным новогрудковцам, он всегда ходил аккуратно одетым. Его никогда не видели разозленным или возбужденным, однако не видели и того, чтобы он что-то делал ради товарища.

Цемах-ломжинец, который прежде не слишком ценил Ошера-Лемла-краснинца, потому что он был начисто лишен яркости, еще меньше ценил Генеха-малоритчанина, потому что тот был уж слишком талантлив. «Человек для труда рожден» [163] Иов, 5:7. , каждый ищущий пути мучается, стараясь достичь более высокой ступени морального развития, но малоритчанину все удается легко. Он ни с кем не ссорится и с самим собой тоже живет в мире. Он улавливает самое сложное дело с одного взгляда, считает выученные темы так же, как, наверное, пересчитывает постиранные рубахи и как будет после свадьбы пересчитывать сотенные купюры из большого приданого, которое получит. Так полагал когда-то Цемах-ломжинец. Но, вернувшись из светского мира в ешиву, он увидел, что неправильно оценивал малоритчанина.

Генех знал, что у него слабое сердце, и не рассказывал об этом, пока однажды с ним не случился приступ. Тогда все поняли, почему он берегся, и начали окружать его заботой и любовью. Однако некоторые решили, что малоритчанин не рассказывал о своей болезни, чтобы это не повредило его сватовству. Позднее стало известно, что, когда ему предлагают партию, он сам рассказывает о своем пороке сердца — и предлагавшая сватовство сторона сразу же отказывается от предложения, хотя малоритчанин очень нравился девушкам. Он был высоким, стройным и всегда тщательно следил за своей внешностью. В нем даже трудно было распознать сына Торы, если бы не его ешиботницкая привычка носить шляпу сдвинутой на самый затылок, чтобы свободнее было вдумываться в изучаемую тему. Глава ешивы, здороваясь с ним, называл его просто по имени.

— Генех — один из лучших наших учеников. Он подробно излагает содержание урока не для того, чтобы показать остроту своего ума, а потому, что хочет, чтобы мы лучше разъяснили тему тем, кто не понимает. Кроме того, что он очень талантлив, он выделяется и своими человеческими качествами. Главное, чтобы он был здоров, ой, чтоб он только был здоров! Спасибо Господу, Излечивающему болящих, который дал ему достаточно ума, чтобы беречься.

Часто видели, как Генех стоял за бимой в окружении компании молодых парнишек, погруженных в замысловатую полемику. Локтем одной руки он опирался о перила бимы, а второй все время передвигал на голове шляпу. Его лицо сияло от удовольствия тем сильнее, чем больше кипятились вокруг него молодые сыны Торы, демонстрируя остроту своих умов. Лишь время от времени он вставлял слово, чтобы вывести спорщиков на верный путь, а потом продолжал радоваться тому, как ученики изощряются в своих комментариях, споря между собой певучими голосками. В последнее время он еще чаще проводил время в обществе младших учеников. Товарищи заметили, что морщины на лбу Генеха разгладились, щеки пополнели, вид стал спокойней, но его улыбка светилась чистой тоской. Ешива узнала, каким необычным и нерадостным образом малоритчанин стал женихом.

Он переехал на новую квартиру, к бедной семье, где к нему относились как к родному. Сначала он этого не замечал, потом удивлялся, а когда понял причину такого отношения, то молча согласился. У его квартирной хозяйки, вдовы, был полный дом дочерей. Вот ей и пришло в голову, что она тоже заслужила перед Богом иметь ученого зятя. Женщина знала, что для богатых семей ее квартирант представляет собой хороший товар с изъяном; она же думала иначе. Получая месячную оплату за комнату, которую занимал малоритчанин, она говорила жене главы ешивы: «Ничего нельзя знать. Все мы у Бога в руках». Хозяйка хотела, чтобы ешива знала о ее видах на квартиранта. Поэтому она постоянно хвалилась перед чужими людьми, что ее дочери просто-напросто влюблены в него. Товарищи Генеха поняли, что он согласен на бедную и простоватую партию, потому что не ожидает ничего лучшего для себя. Делать вид, что они якобы радуются его счастью или вообще ни о чем не знают, было бы двуличием. Поэтому товарищи говорили с ним так, как будто они давным-давно поздравили его и уже выпили на его помолвке. Они якобы уже знали все детали сватовства, и им больше не о чем было его спрашивать.

Поэтому в ешиве не удивились тому, что малоритчанин добился от квартирной хозяйки, чтобы она приняла в дом больного: женщина и ее дочь хотели понравиться жениху и потому были добры к его товарищу. Удивительным было то, как удалось повлиять на больного, чтобы он согласился перейти из больницы на квартиру, ведь раньше он об этом и слышать не хотел и кричал, что его хотят уморить. Но самым удивительным было видеть жениха, бравшего на себя такую обузу, приводя в дом больного, капризного и постоянно всем недовольного Даниэла-гомельчанина. Больше всех над этой загадкой бился Цемах Атлас: как могло случиться, что именно Генех-малоритчанин вырос таким прекрасным, умным, терпеливым, добрым и заботливым, хотя он и не работал над собой, стремясь достичь совершенства, и вообще не считался мусарником.

В упавшей на местечко темноте женщины в платках потянулись по наревским переулкам, храня траурное молчание, как толпа вдов на обратном пути с кладбища. Они шли долго, сгорбившиеся и промерзшие, пока не дошли до синагоги Ханы-Хайки. Ешиботники подняли свои бледные заросшие лица от томов Геморы и посмотрели на женщин, окруживших Янкла-полтавчанина и что-то ему говоривших. Полтавчанин вскочил с таким страхом и с таким отвращением, как будто женщины требовали от него вылезти из одежды и забраться в саван. В синагоге воцарилась тишина, и сыны Торы у своих стендеров услыхали, как женщины говорят: